Предлагаю Вашему вниманию несколько фоторабот Александра Эсми из его альбома на mail.ru "Территория тишины"
Коротко о себе: примус починяю.
Век наш железный © ЕСИ
История эта, как обычно, начинается с замшелого медицинского анекдота изрядно поросшего человеческой кровью.
Когда я учился в медучилище, нас познакомили с болезнью – железодефицитной анемией, видимо открытой, кем-то впечатлительным под влиянием замечательно апокалипсической поэзии Блока. Сразу, как это водится во всеми уважаемой науке, раз открыли – нужно лечить! Чуть-чуть подумали и поэкспериментировали навскидку. Ага! Железа больше всего содержит печень! И стали кормить первых пациентов сырой говяжьей и свиной печёнкой. Как вспоминали мои незлобивые учителя, люди от такой симпатической магии частенько выбрасывались из окон.
Появились и народные замечательные изобретения самые большие и зелённые антоновские яблоки, известные своим якобы железным вкусом, оснащали железными же гвоздями, наподобие глубоководных мин ловушек, и когда всё это счастье основательно ржавело, уплетали за милую душу. Правда, история умалчивает ели ли при этом ржавые гвозди, или их использовали только как зубочистки.
В дни моей юности разнообразные советские издания, тогда ещё не успевшие окончательно пожелтеть, публиковали статьи о всяких людях, не побоюсь этого слова – фагах, употреблявших в пищу, якобы на спор, целые автомобили. Статьи эти очень будоражили ювенальное воображение, но для меня так и осталось невыясненным боролись ли эти герои с каким-то неведомым недугом телесным, или уже охватившим в те достопамятные времена экономику Запада недугом экономическим. Сейчас, когда я уже отягощён собственным шофёрским опытом и сознанием, мне было бы очень любопытно узнать, какие, всё-таки, марки пожирались, и является ли моё любимое средство передвижения в достаточной степени съедобным, может быть, это спасло бы мне жизнь, буде я заблужусь в какой-нибудь Бразильской пустыне. Благо заправляю я своё авто-чадо чаще всего живительнейшим спиртом, а амазонская земля щедра на всякие источники воды.
Начав, писать сии плотоядные заметки, заглянул в Интернет, чтобы освежить память и освежевать мысль, и был поражён качеством статей. Как там всё здорово, и как всего много! Но, дойдя до методов, собственно лечебных, страшно разочаровался. Опять всё тоже самое! Как же далеки они от народа. Лекарства заслуженные и испытанные, сколько с ними не возился – не помогают! А один автор по стопам в сельской местности предлагает пользоваться чугунными сковородками на медленном огне, но честно предупреждает – избыток железа злее его нехватки!
Так читая социально-исторический, какой-нибудь, опус, восхищаешься автором. Какой же он лапочка и умница, как всё правильно понимает, и скольким сёстрам раздал по серьгам. И тому правителю посоветовал, и этому оценку выставил…. А как захочешь найти рецепт для собственной жизни, как тебе в этой исторической коллизии прожить свою жизнь, детей вырастить и уберечь, и дело своё не дать испоганить – нет ответа, нет рецепта. Молчат умницы и умники.
В науке много чего интересного происходит – зачитаешься! Самое главное – сегодня есть, где почитать! Так недавно, группа учёных наблюдала интереснейшее зрелище – побег фагоцита к месту поражения организма. Оказывается когда он бежит, в буквальном смысле слова, у него вырастает множество ножек, которыми он зарывается в эпителий, и бежит он, почему-то, в противоток ходу крови, видимо, чтобы усилить наше зрительское впечатление. Бежит он, не отдыхая, до самого места поражения, прямо над которым ему в сосуде открывается люк, и оттуда он без парашюта сигает на голову вражескому патогену. Сам я этого кино не смотрел, но впечатление от описания передаю довольно точно.
Как всё в нашем таком знаком с детства организме, однако, сложно устроено!
Итак. Собирался я пойти в армию. Так, как мне говорили, что со своими поэтическими воззрениями мне тюрьмы не избежать в нормальном советском обществе, то к армии я относился, как одной из ступеней инициации, надеясь, правда пойти туда фельдшером или медбратом, чтобы не терять времени для своей любимой профессии. Но в военкомате, врач, осмотрев меня, послал в больницу на обследование. Там я познакомился с гематологией. Уже другой врач, пытался меня убедить, что я симулянт, чему я не возражал, так как не чувствовал себя особо больным. Но, сделав какие-то анализы, меня отправили обратно в военкомат и от армии освободили, прикрепив на диспансеризацию в Боткинскую больницу.
Ходил я туда с превеликим удовольствием, так как больница во всех смыслах знаменитая, соперничающая с моей альма-матер институтом Склифосовского. Да и доктора там были замечательные, и у них много чему можно было поучиться. Обследовали они меня, обследовали, и однажды спрашивают – А Вы уже были у Идельсона?
На мой изумлённый вопрос – кто такой Идельсон? Докторша воздела руки, ладонями вверх, как будто говорила о личности святейшей и с дрожью в голосе пропела – Идельсон!! Мне даже с непривычки послышалось в этом – Алладин!
Постепенно я узнал, что есть такой знаменитый врач – «бог крови», как называли его пациенты, который принимает, чёрт его знает где, посредине Лосиноостровского парка, и к которому на приём стекается всё больное кровью население Советского Союза. Поэтому, принимает он один раз в неделю с 7 утра и… до, пока всех не примет всех.
Обозрев всю эту нерадостную перспективу, я заявил милой врачихе, что согласен долго страдать неизвестно от чего, но не могу отстоять такую очередь. На что коллега посоветовала постучаться в дверь к светиле и сообщить ему о своём медицинском происхождении, возможно он учтёт нашу основную привилегию, и пропустит без очереди.
В означенный день я приехал в эту больницу, затерянную в лесу, и обнаружил там ходынку. Однако я добрался до кабинета, и когда солнышко появилось, чтобы позвать очередного пациента сказал свою заготовленную фразу, что я фельдшер. На что звезда мне очень доброжелательно улыбнулась, и ответила, что у него, к сожалению, в очереди стоят все – и сёстры, и фельдшера, и врачи, и даже доктора наук.
Развернувшись, я уехал, чтобы в следующий раз вернуться уже подготовленным. Взял с собой томик Кафки, еды побольше, и термос с чаем, в общем, собрался, как на дежурство с ночёвкой. И не оттого, что моё любопытство к моей загадочной болезне возросло, а просто очень хотелось увидеть этого доктора в действии. Приехал я уже не с самого утра, а хорошо выспавшись и отдохнув. Сел в уголке открыл «Процесс», и стал ждать, из-под тешка наблюдая.
Где-то в начале шестого приёмная опустела, и я остался совершенно в одиночестве. Хотя записываться можно было неограниченно, каждый видел сколько перед ним людей, и, произведя простое деление количества часов в сутках на длину очереди в километрах, сам для себя решал, стоит или нет. И никто не захотел отправляться в больницу на зимовку.
Пришла пожилая уборщица со шваброй и ведром, и стала во всю шкандыбать по приёмной, норовя обдать меня вонючей водицей при опасном сближении. Периодически она открывала дверь в кабинет и что-то ворчала внутрь, как плохо приручённый хищник, которого вовремя не покормили. Наконец, из-за двери вынырнуло светило, и изумлённо обозрев открывшуюся ему пустоту, приблизилось ко мне, что бы пригласить меня в кабинет. Напоминал этот человек Бога нарисованного Жаном Эйфелем, в саду у которого безобразничал недавно созданный Адам. С некоторыми живописными добавлениями русской действительностями, может быть, не вполне различимыми на очень мелких репродукциях. Штаны старые и мятые, ширинка расстёгнута, рубашка выбилась и свисает по бокам наподобие савана уже изрядно полежавшего в могиле…. И всё это драпировано изящно ниспадающим белым халатом.
Ярость санитарки при виде этого мусора удесятерилась.
Но глаза – и впрямь – светило. Такие ясные, проницательные и добрые. Так заботливо и понимающе взирающие, не только на меня, но и мелькающую перед носом швабру…. Вообщем, я сразу понял, что имею дело с одним из самых великих врачей, сталкиваться с какими приводила судьба!
Осмотрев меня, доктор сказал, что ему в общих чертах всё понятно, но нужно сделать специальные анализы, чтобы точно определить характер моей анемии. И затем, ясно взглянув, добавил, что при моей болезни было бы очень хорошо удалить селезёнку.
К этому я уже был несколько готов. Ещё ранним утром, в первое посещение Лосиноостровской больницы я услышал разговоры пациентов, отрывки которых то и дело проникали в моё спутанное сном сознание. Люди рассказывали друг другу, что доктор говорит, что надо бы удалить селезёнку, что это совершенно ненужный орган, созданный по ошибке. От таких разговоров, я сделал вывод, что так же как и в продовольственный магазин нужно идти хорошенько поев, так и к врачу нужно появляться получше выспавшись.
Но когда такое предложение прозвучало из уст врача, медицинский авторитет которого не вызывал у меня никаких сомнений, я опешил. И неожиданно для себя парировал.
– Доктор, знаете ли – я поэт. И совершенно не представляю, какое место моя селезёнка играет в моём творческом процессе. –
– Ну, хорошо. Давайте сначала сделаем анализы. Я доверяю только одной хозрасчётной поликлинике. Сейчас выпишу Вам направление, а потом Вы придёте ко мне с результатами. –
С этими словами доктор сделал следующее. Перед ним лежал большой лист белой чистой бумаги. Он вырвал из него клок, который бы мог уместиться на ладони, написал несколько слов на нём, расписался и передал мне.
Не могу Вам описать, какой шок я испытал! Дело в том, что я очень боюсь официальных бумаг! Не в смысле, обычной человеческой фобии, а потому, что я в них ничего не понимаю. Ничего! Абсолютно! Поэтому, ни одну такую бумажку не был в состоянии правильно заполнить. У меня всегда возникают жуткие проблемы. Все мои родственники всегда утверждали, что я уникум, и таких людей больше в природе нет.
Когда я женился, на меня легла семейная обязанность оплачивать счета коммунальных расходов. Поначалу, я часами просиживал в сберкассе, по десять раз пытаясь правильно заполнить какой-нибудь бланк, пока самая жалостливая кассирша, смилостивясь не делала это за меня. Но, в конце концов, я выработал технологию. Заходя в отделение, я сразу оценивал, какая из работающих женщин более отзывчивая, и шёл к её окошку. И уже не отходил, пока она всё за меня не сделает. Но это вызывало у меня такое напряжение, что я каждый раз находился в состоянии инфернальном и плохо соображал, что происходит.
Как-то раз после этой экзекуции кассирша привычно предложила мне купить лотерейный билетик, на что я ответил, что с государством в азартные игры не играю! Про себя отметив – какая получилась экспромтом удачная шутка. Тут же из других окошек закричали:
– А-а-а!!! Опять пришёл тот парень, который всегда так отвечает! Видимо, я всегда по этому вопросу высказывался стереотипно, и совершенно этого не замечал.
Когда я получал какой-нибудь документ – всегда случались накладки. И не только я, вся аура вокруг меня восставала против бумаг лишённых поэтического содержания.
Я получал загранпаспорт вместе со своим сыном очень рассеянным композитором, и в тайне надеялся, что я уж, как отец, смогу показать мальчику пример. Ничего подобного, сын уже давно отдыхал, а я в очередной раз портил какой-то бланк. Как всегда дело решилось тем, что кто-то заполнил его за меня. Но и тут вышла заминка. Оказалось, что предыдущий документ мне был выдан 29 февраля не високосного года.
Какое же наслаждение я испытываю в Бразилии, когда всем сразу очевидно, что писать по-человечески не умею. И всё заполняет моя семья. Пока не наступает угрожающий момент, и мне не приходится поставить свою подпись. Потому что и здесь, несмотря, на очевидность действия, я умудряюсь расписаться не в той колонке, или ручка перестаёт писать на самом святом зигзаге заветной буквы.
Только Бразильцы из этого никакой драмы не делают. В стране, где большая часть населения вместо подписи ставит крестик – я выгляжу очень достойно.
И, вот, теперь я держал клочок бумаги, который совершенно превосходил мои способности и представления, и с ним я должен был пойти в уважаемое медицинское учреждение.
Прежде всего, я подвергся нападкам своих родственников, которые не хотели поверить, что этот медицинский документ я не обгрыз со всех сторон. Но на нём стояла подпись врача, и эта была лучшая, и в своём роде единственная, иллюстрация к распространённому выражению – «как курица лапой». Собственно это была не подпись, а в некотором роде портрет куриной лапки, которую кто-то обмакнул в чернила, и потом не очень аккуратно приложил к валявшемуся на земле обглоданному листику. Как такое можно было сделать шариковой ручкой?
Ужас мой был таким, и всеобщее неверие было такого, в то, что я в очередной раз всё не перепутал, и вместо справки известного профессора, не подобрал бумажку, на которой накалякал какой-то бомж, что моя жена решилась сопровождать меня в оставшихся диспансерных мучениях.
В то достопамятное советское время в Москве была всего лишь одна поликлиника, которая за свои услуги отваживалась брать деньги. И когда мы с женой подошли к регистратуре и протянули наш документ, мы уже были не живы и не мертвы от страха. Но у нас приняли послание профессора с таким пиететом и трепетом, как будто мы принесли нежданно-негаданно обнаруженный свиток царя Соломона. И только лёгкий шелест затрепетал по коридорам – Идельсон! Идельсон!
Однако, убедившись в отсутствии у меня галлюцинаций, моя жена, как истинный книголюб, решила собственными глазами увидеть человека создавшего такое запоминающееся эпистолярное произведение. Поэтому, получив результаты, в лесную больницу мы направились вдвоём.
Вооружённый опытом предыдущих посещений я спланировал наш неспешный приход в наступивших сумерках.
В вестибюле уборщица уже домывала пол и злобно на нас посмотрела, как на источник запоздалой и непредвиденной грязи, ускорив свой темпераментный сюрпляс с шваброй возле кресел, в которые мы поспешили опуститься, опасливо поджав ноги. Тут дверь распахнулась, выпустив последнего пациента, и в коридор выглянул удивлённый доктор, явно не ожидавший уже никого увидеть. Но сразу нам улыбнулся и только спросил, обращаясь ко мне – почему так поздно? Я ответил, что прикинул, когда кончится очередь.
– Вы же всё равно всех принимаете? – и увидел, как в глазах врача мелькнуло уважение. Взяв мои анализы, Лев Иосифович вышел в коридор, и стал что-то говорить санитарке, но та была не расположена слушать, и тогда он лёг на ещё не просохший пол в своём слегка белом халате, и из-под скамейки достал ящик, в котором, порывшись, нашёл мою карточку.
Немного пообщавшись со мной, он сказал – «Минуточку!», и, попросив подождать за дверью, пригласил в кабинет жену. Там он сообщил ей, что у неё железодефицитная анемия и дал подробнейшую брошюру с историей и объяснением этого заболевания, а так же прописал нужные препараты. А потом, уже позвав в кабинет меня, торжественно объявил диагноз – дизэритропоэтическая анемия наследственного типа. Что нормальных лекарств от этой хвори нет, что состояние моё будет всё время ухудшаться, и… что он рекомендует удалить селезёнку. А когда я созрею, сразу положит в больницу. После чего дал свой домашний телефон, и мы распрощались.
Слово «поэтическая» сначала убило мою жену, а потом и мою маму. Мало того, что диагноз – поэт, мне поставил психиатр, так вот, теперь и гематолог – туда же! Даже анемия у него поэтическая! Прямо Игорь Северянин какой-то!
Я решил всеми силами избегать членовредительства, в пользе которого не был уверен. Поступил на работу ночным сторожем, постепенно найдя местечко, где можно было бы хорошо отсыпаться. Но время было упущено, и когда я сочинял стихи, кричал от боли. Поначалу я это принимал за творческий экстаз, но постепенно понял, что мне нехорошо. И где-то под Новый Год решил сдаваться.
Доктор сразу сказал, чтобы я ложился до Нового Года, а на праздники он меня отпустит домой.
Когда я пришёл, Лев Иосифович сообщил мне, что госпитализирует в своё отделение, а не в хирургическое.
– Положишь к хирургам, обязательно что-нибудь отрежут, а мы посмотрим, может быть можно не разрушать Вашего поэтического мира? –
Всё в поведении этого человека было шокирующее необычно. Во всех профессиональных ситуациях он умудрялся оставаться человеком, не взирая ни на что. Прямо доктор Гааз из девятнадцатого века, который дарил, каждой отправляющейся на этап женщине апельсин, утверждая, что хлеб ей подадут всегда, но у неё в жизни должно быть что-то красивое.
Я всегда жгуче завидовал всяким легендарным врачам, а здесь было воплощение мифологическое, да ещё какой-то крайний случай. И князь Болконский со своим знаменем, и Наполеон всегда вызывали у меня чувство недоумения доходящего до отвращения. Как можно красоваться роковой предопределённостью. Последующая за тем смерть князя от полевых ранений только увеличила мои сожаления. А ведь эта война явила выдающиеся примеры врачебного мастерства и со стороны французской и русской!
Чума, оспа – вот настоящее поле битвы! Вот завидная участь!
А здесь тихий героизм, даже не легендарно-врачебный, а уже библейски-пророческий. Как он умудрился стать врачом, и даже профессором, оставаясь во всём человеком – и система его не раздавила?!
В больнице, в первый же день я шёл по коридору, и увидел, как навстречу мне двигается человек с лицом уголовника и глумливой улыбкой, которая обычно у таких людей ничего хорошего не предвещает. Я занервничал, и невольно оглянулся, оказалось, у меня за спиной шёл Лев Иосифович, и улыбка была обращена на него. Когда я посторонился, человек подошёл к доктору и с размаху залихватски поздоровался с ним за руку
– Привет, Идельсон! –
– Привет, привет! – ответил врач, нимало не удивившись.
Праздники, я, как и обещалось, провёл с семьёй, и поселился на некоторое время в больнице. И здесь выяснилось, что Идельсон частенько отсутствует.
– Где Лев Иосифович? – спрашиваю у сестрички.
– Да утром срочно в Париж увезли на частном самолёте, консультирует. –
– Идельсон у себя? –
– Уже нет. После обеда в Стокгольм улетел. –
Но эти отлучки продолжались не более суток, и никогда никакие сроки Лев Иосифович не нарушал.
Как только я поселился, доктор сказал, что нужно взять пункцию костного мозга из грудины. Я сильно возражал.
Дело в том, что несколько лет назад мне уже делали этот анализ. В очень крупной клинике, куда меня направил, всё тот же военкомат. Меня заставили сбрить волосы на груди, которыми я изрядно зарос. И так как это был большой стресс, я выбрил на груди сердце, и с этим сердцем прошёлся несколько раз по коридору. Мои выходы сразу оценили, и на меня нажаловались больничному начальству. Врач делавший пункцию, и походивший на богатыря достал такую большую иглу, что у меня сразу началась нервная дрожь. И эту иглу он воткнул в мою грудь. Воткнуть то он воткнул, а вытащить не смог. Упёрся в меня коленями, тянет-потянет, вытянуть не может. Тут я до конца осознал, какого же было Архимеду, когда в него втыкал копьё римский легионер, не считаясь ни с какими законами.
В кабинет понабилось множество человек, и все тянут меня, как репку, с тем же успехом. Наконец, какой-то лаборант принёс плоскогубцы, и с горем пополам удалось таки из меня эту иглу выковырять. Я потом год ходил сгорбленный, не мог разогнуться. Теперь то я понимаю, что я, в некотором роде Самсон, и просто так волосы сбривать на моём теле не удаётся. Организм, почему-то, их прировнял к членам.
Лев Иосифович пообещал, что это легче, чем простой укол, и ни
чего, конечно, брить не надо. И было так.
В какой-то день, доктор предложил мне вместе с ним посмотреть пациента, которому не могли поставить диагноз. Мы осмотрели мальчика, и первый раз в жизни я почувствовал, что кто-то смотрит внимательней меня, хотя я изо всех сил напрягался. Кончилось дело тем, что Лев Иосифович догадался, что происходит с ребёнком, хотя это было очень неочевидно.
В больнице существовала игра, она называлась – дать взятку Идельсону. Конечно, имелась ввиду не обычная взятка, а подарок, благодарность. Но при кристальной чистоте Льва Иосифовича, и этого сделать никому не удавалось. Единственное, что он иногда соглашался взять –несколько фруктов, у особо впечатлительных южан. Поэтому подарки доктору готовились, как настоящая контрабанда. Делались ящики с двойным дном, куда укладывалась, скажем, бутылка коньяка, а сверху уже насыпались фрукты. Но умудрённый опытом врач всегда подарки осматривал очень внимательно, нах
одил все сюрпризы, очень смеялся, и рекомендовал дарителю их отдать хирургам. Так и не знаю, употреблял ли Лев Иосифович алкоголь, но в советское время коньяк был эквивалентом валюты.
Люди очень страдали от невозможности отблагодарить врача, это разрушало их привычные представления о функционировании медицины, и, пытаясь компенсировать свои ущемлённые чувства, они свою благодарность проливали золотым дождём на весь окружающий персонал. От чего, правда, внутрибольничная значимость врача никак не возрастала.
Мой авторитет в больнице резко поднялся, когда я принёс из дома сборник своих стихов, перепечатанный на машинке, и прошитый нитками, и доктор его с удовольствием принял. Все гадали, что там в этих бумагах может быть, а когда я говорил, что стихи, недоверчиво качали головой, так как раньше доктор стихов не принимал.
Наконец, Лев Иосифович сказал мне, что решил оставить мой организм в его поэтической целостности, прописал мне лекарство, но с сожалением заметил, что постепенно все лекарства станут для меня ядом. И отпустил с миром.
Чувствовал я себя значительно лучше, чем-то меня Лев Иосифович лечил, и бодро вышел на улицу, в доходивший до колена снег, и в своём знаменитом тулупе побрёл на остановку автобуса. Тулуп мне этот когда-то подарили, и был он совершенно рваный. Чтобы он не распался на составные части, я его всё время зашивал. А так как он распадался неожиданно, то и зашивать его приходилось оперативно. Под рукой у меня нередко оказывались только цветные нитки. От чего тулуп выглядел очень экстравагантно. Изначально он был беленький, а стал пёстренький.
Моя беда заключается в том, что я не люблю привлекать к себе внимания, потому что, чаще всего это было внимание милиции. Но моё естественное поведение оказывается крайне эффектным. Какое сострадание я испытывал к Сальвадору Дали, читая его «Дневник одного гения». Он так хотел выделиться, и ему так приходилось стараться. Я же прилагал страшные усилия в противоположенным направлении, но тщетно. Всё, что ни казалось мне естественным, было неожиданным для окружающих.
Уж такая простая вещь – бег. Особенно босиком по пляжу. Тысячи людей по всем побережьям совершают ежедневно этот живительнейший моцион и ничего…. Но стоило мне в Крыму встать на эту стезю, так почти поголовно загорающее населени
е стало озадачивать меня вопросом – какой системой бега я бегу, и можно ли стать моим последователем. Периодически, кто-нибудь срывался с налёжанного места и бежал со мной. Но изнутри мой бег был очень естественным и удобным, я просто бежал. И человек успокаивался до следующего раза.
Тулуп позволял в самые суровые морозы гулять с моим сыном. У него была странная манера не выздоравливать, пока его не выводили гулять на мороз. Так мы и запечатлелись у меня в памяти в нашем московском дворе – раскрасневшийся довольный Женя с лопаткой и ведёрком, и я в своём пёстром тулупе и валенках, уже изрядно припорошённый снегом и похожий на снеговика.
Моя жена просто мечтала уничтожить эту мою обновку, но у нас не было денег, а я нещадно мёрз, и не желал выносить холод. На бесконечные вопросы о происхождении этой одежды я придумал шутливый ответ, почему-то часто воспринимаемый всерьёз: что тулуп мне достался в наследство от убитого пограничника, и мне пришлось зашивать дырки от пуль.
Автобуса в будний день можно было дожидаться очень долго, и я уныло ковылял к остановке. Тут меня нагнало такси. Из него высунулся Идельсон и предложил меня довезти до метро. Я подумал, как странно, что такого занятого и востребованного человека не возит служебный автомобиль. Недалеко от метро мы вышли оба, Лев Иосифович спешил и воспользовался такси именно в отсутствии автобуса. И тут я увидел, что старенькое пальто доктора даёт бесконечную фору моему хвалённому тулупу. Уж это пальто-то моя жена не дала бы мне одеть, ни за какие коврижки!
Началась перестройка, и я узнал, что доктор уехал в Израиль. По каким-то смутным слухам я составил представление, что это было вынужденной мерой из-за угроз его детям.
Через какое-то время мне удалось побывать на земле обетованной и моя знакомая, с которой мы сыграли в национальную игру – кого мы вместе знаем, неожиданно сообщила, что Лев Иосифович живёт неподалёку.
Мы встретились, это был очень тяжёлый
период в его жизни. Его ученики по всему миру имели клиники, а он не мог найти работу, не мог лечить. Светом в окошке были кратковременные поездки в Россию и преподавание там.
На этом наша связь прервалась. Слышал, что он всё-таки как-то устроился, и опять занимается медициной, так что моя любимая профессия не утратила свою совесть окончательно.
В профессии врача необходима удача! Иногда она заключается в том, чтобы самому заболеть той болезнью, от которой ты никак не можешь найти лекарство. Когда-то я встречался со старыми врачами, и они мне с гордостью рассказывали, какими только болезнями они не болели. Правда, лекарство может так и не найтись. Что ж отрицательный результат – это тоже результат!
Я ушёл в глухую оборону. Старался высыпаться, вовремя ел, тщательно следил за своим здоровьем, но с годами болезнь всё более прогрессировала, и лекарство, выписанное доктором, как он и предсказывал, сначала перестало действовать, а потом стало ядовитым. И вот наступил тот долгожданный день, когда я слёг. И хотя болезнь уложившая меня в постель предстала в совершенно новом облике, я ясно понимал, что это всего лишь осложнение той знаменитой анемии, поставленной мне великим доктором.
И тут меня осенило. Из-за огромного пиетета к врачу, я всю жизнь в своём, собственном родном заболевании чувствовал себя только пациентом. Но ведь я же умею лечить сам! Примеры великих людей это всегда лучший побудительный мотив, чтобы их превзойти, или хотя бы встать с ними вровень! У меня же огромное преимущество – моя болезнь и мои странные вкусовые свойства.
Свойства действительно странные. Уже в Бразилии у меня заболело ухо. Я очень успешно всегда лечил отиты различной этиологии, но здесь ни в какую – всё хуже и хуже. Пришлось пойти к врачу. Врач мне выписал сразу восемь препаратов, из которых мои родственники, посовещавшись, купили пять, из которых я, подумав, сразу принял три. От двух я чуть не умер, одно стало помогать. Но самое смешное, что, употребив всё это одновременно, я каким-то образом почувствовал, что вредно, а что помогает. Сколько различных болезней я теперь лечу этим лекарством!
И, вот, я стал пробовать, но не лекарства, а различные ягоды, на которые мне показывала интуиция. И буквально через несколько дней –нашёл! Это оказалось – клубничное варенье, добавленное в чай или кипяток. Действие было таким фантастическим, что я сразу забыл о своих кризах, не дававших покоя, и смог сконцентрироваться на своём осложнении, изменившим всю мою
жизнь.
А теперь вернёмся к железодефицитной анемии освящённой авторитетом великого доктора, являвшимся к тому же главным в ней специалистом.
В течение многих лет, я пытался следовать его рекомендациям, и размышлял над его советами, благо женщин, страдающих этим недугом, было вокруг много, практически все.
Прописанные лекарства, действительно улучшали состояние, но полного благоденствия не было. И, наконец, удача – в каких-то изданиях, я прочитал статьи совершенно по другой теме, которые, однако, мне позволили сделать вывод. Железо усваивается в присутствии пивных дрожжей. И когда попробовал, результат оказался впечатляющим – совсем другие месячные, совсем другие ощущения при месячных.
Железодефицитная анемия присуща женщинам, как биологическому виду. Недавно провели исследование, можно ли как-то определить пол, если не видно черт лица. И самым важным признаком оказался – цвет. Женственность определяется зелёным оттенком, а мужественность – красным. Но основной краситель в коже человека это, как раз железо гемоглобина. Лекарства помогают ликвидировать катастрофическую нехватку железа, но женщины всегда живут в начинающемся дефиците. И причина тому – месячный цикл. Недаром, самое древнее женское украшение – это румяна. Но и здесь всё не так просто, помимо железа, женщины постоянно теряют ещё и кальций и витамины. Вообще же восполнение кровопотери требует регулярной и интенсивной кроветворной деятельности, которая внезапно прерывается с наступлением менопаузы. Поэтому в молодости женщины страдают различного рода астениями, а с возрастом они переходят в гипертонии и избыточный вес.
Но женщины, как-то ко всему этому приспособились и живут в среднем никак не меньше мужской части населения. Первопричина – употребление дрожжей, в первую очередь пивных. Когда я это осознал, то обнаружил, что самыми др
евними человеческими постройками наравне с храмами и жилищами являются пивоварни! Это позволило человечеству преодолеть некий возрастной рубеж и начать жить долго.
Очень многое остаётся неясным усвоение железа, кальция и витаминов, в основном группы В, связанно друг с другом.
Недавно орнитологи северной Европы наблюдали загадочную смерть массы птиц. И когда им сделали анализы, то выяснилось, что они погибают от недостатка витаминов группы В. Но симптоматически их гибель мало чем отличается от кальциевой недостаточности, просто на этот раз в цепочке было нарушено это звено.
С возрастом у человека меняется гормональный и ферментативный фон, и кальций самостоятельно перестаёт усваиваться. Поэтому организм начинает пополнять запасы за счёт костей и зубов. Вот причины выпадения зубов у стариков – корни рассасываются на пополнения запасов. А у женщин начинается половая болезнь позвоночника – вертобазилярная недостаточность.
Сейчас самая быстро стареющая нация – это японцы. У них больше всего очень старых людей и люди эти до самого конца обычно активны. Помимо, японского специфического менталитета, дело ещё и в специфической диете из морепродуктов – традиционной японской кухне.
У человека кроме щитовидной железы есть несколько паращитовидных желёз. Раньше считалось, что с возрастом они исчезают, как вилочковая железа у ребёнка. Но это оказалось не так. Эти железы и регулируют содержание кальция в крови, от которого зависит вся нервная деятельность. так вот, гормон, вырабатываемый этими железами, содержится в рыбе, в первую очередь в лососёвых.
Не от всех недугов можно избавится совершенно. С некоторыми приходится уживаться, они придают жизни неповторимое своеобразие. Хочется только, чтобы они не очень мешали. Женщины страдают более мужчин, от чего стали более мужественны. И при этом очаровывают сильную часть человечества своей бледностью и томностью.
Ну что ж сила человека в его слабостях!
14.09.2009. © ЕСИ
Стихи Ирины похожи на народные песни, да это и есть песни. Некоторые из них мне довелось послушать в исполнении ансамбля "Русская песня" из ХМАО. К сожалению на сегодняшний день Ирина не может, по техническим причинам, предоставить нам записи. Надеюсь, что, со временем, нам удастся послушать песни на ее слова в авторском исполнении на нашем сайте. А пока просто стихи:
Память детства.
У речушки красивой, средь леса
Деревенька родная стоит.
Там природа с неистовой силой
До сих пор нас с тобою манит.
Разнотравье в лугах, на полянах
Запах меда туманом лежит.
Шелест листьев березы кудрявой
Чистый воздух собою пьянит.
Как хочу я вернуться в былое
Задержаться бы там навсегда
Наслажденье и вкус поцелуя.
Не забудем с тобой-никогда!
Помню летом, когда опускался
Теплый вечер на крыши домов
Раздавались раздольные песни
Задушевность плыла голосов.
Край родной, до сих пор ты питаешь
Как и в детстве, мне силу даешь.
Что душе моей надо, ты знаешь.
Память детства ты в песне несешь...
О блинах,и не только...
Закружило и завьюжило
Белым снегом замело!
Приходи ко мне поужинать
Мне с тобою - так тепло
Ах, ты вьюга бесконечная
Все метелью замети
Чтобы милый сел на лавочку
И не смог домой уйти...
В печку дров подброшу быстро я
Напеку тебе блинов
Я певунья голосистая
Первый блин уже готов!
Пока пела тебе песенки
Ты наелся и ушел
Не помогут даже блинчики
Если парень твой - осел!