В начале было слово,  и у человека было оно,  и родилось, и обитало в его сознании,  и сквозь уста умелые звучало в пространство бескрайнее родимого нашего общества.  И мудрым оно было и добрым  и громким, словно шум могучего водопада  и твёрдым, как древние скалы  и тёплым, наподобие летнего солнца  и казалось, что в речах во всех человеческих слова этого прекраснее не было.

Развивалось это слово и множилось  и передавалось из уст в уста, от сознания к сознанию  и превращалось в умный, величественный и очень, ну действительно очень красивый текст.  И настолько был благороден текст этот и чист, что казалось, не людские умы его создали,  а небо само написало лучами в душе человеческой.

Рос этот текст и множился и распространялся по умам людским  в начале звуками, затем страницами,  наполняя сердца открытые  любовью к ближнему и уважением.  Долго, очень долго жил текст, обрастая слухами, покрываясь традицией, и со временем вырос и превратился в религию.

Добрая была религия эта и мудрая  и ...

Город  ветхий, в  городе  баланс

Жизни  и  у  каждого  есть  шанс

Сыто  есть  и  мягко-мягко  спать.

Город – бюргерская  благодать.

Некогда  учёные  - стремясь

Жизни  суть  познать – порвали  связь

С  жизнью  ради  пищи  тут, у  нас,

А  важней  всего  такая  связь.

Некогда  поэты  пили  сок

Из  народных  тем, народных  строк.

И  решили  жители  - пускай

Нам  горшок  устроит  сытный  рай.

То  есть – возведём  его  на  трон.

Проявил  себя: учёных  он

Повелел  сварить – их  не  резон

Слушать, и  поэтов  и  т. п.

Под горшком  уютно  жить  тебе?

Мне  и  всем. И  штат  его  велик –

Всяк  сановник  уяснил  язык

Мрачного, тяжёлого  горшка.

Власть  его – как  сытая  тоска.

Есть, варить  и  спать – горшка  закон,

Каждый  в  тело  сытости  влюблён.

Сытость – как  богиня  нам  дана -

Толстая  и  сонная  она.

Выделен  горшку  большой  дворец.

Там  паркеты  всюду  цвета  грец-

ких  орехов,  комнат  масса, проч.

Сколь  от  роскоши  бывает  прок?

У  горшка  постельничих  пять  штук –

В  десять  обихаживают  рук.

Личный  врач – он  пользует горшок,

Чтобы  оный  князь  не  занемог.

Князь-горшок, и  граф, и  наш  отец –

Нас  от  мудрости  избавил  наконец,

От  поэтов, музыкантов, проч.

Нечисть  мысли! – Вы  б  отдали  дочь

За…ну  хоть  философа? – О  нет,

Забывает  часто  про  обед.

Вдруг – не  то, не  так – и  треснул  наш

Князь, отец, -  и  у  врача  мандраж,

Мёртв  горшок (а  был, ответьте, жив?)…

Но  при  нём  ветвленье  перспектив

Знали  мы, как  завтрак  и  обед.

Из  дворца  нам  сообщают  бред –

Умер  наш  отец, почил  горшок.

Архивариуса  хватит  шок.

Нумизмат  рыдает, и  в  пивной

Потрясенье. И  хозяйки  вой –

Как  же  мы? И  как  же  без  тебя?

Бородёнку  дядя  теребя,

Говорит  племяннику: Каюк.

И  молочник  дал  специально  круг,

Чтоб  услышать  объявленье  из

Окон – умер  наш  отец! Карниз

Вздрагивает…Скорбь. Сплошная  скорбь.

Как  ход  жизни  невозможно  скор.

Что  ж – опять  поэты  к  нам  попрут,

Композиторов  с  собою  приведут?

И  философы  полезут  к  нам…

Мать  предчувствует  избыток  драм,

Дочь – дебела  и  пастозна – в  плач.

  А  мальчишки, глянь, гоняют  мяч.

Жизнь  сама  не верит  в  бред  горшков,

В  нашу глупость, в  наш  набор  грехов.

  Александр Балтин