Алексей Кондратьев. Байки морпеха. Часть 1-я

От редактора:

"Первая ласточка" новой рубрики Алексей Кондратьев. Я с ним не знаком, потому представить его вам, друзья, не могу. Впрочем гораздо лучше моего представления о нем расскажут его "байки". Да еще, возможно, и сам автор, что-нибудь добавит - более официальное. Или Хофф. В общем поживем-увидим, а пока вкушаем первую порцию. Оно того стоит! Сколько частей выйдет всего пока не знаю - труд довольно объемный. Ну, сколько выйдет - столько выйдет. Пока ориентируйтесь по оглавлению.

 БАЙКИ     МОРПЕХА

  СОДЕРЖАНИЕ

ОДЕССА- МАМА……………………………………………………………………………………………….. 2

ЕВРЕЙСКОЕ   НАШЕ СЧАСТЬЕ…………………………………………………………………………… 4

ШКОЛА  ИСКУССТВ……………………………………………………………………………………………  5

ЛЕНИНГРАД……………………………………………………………………………………………………….  9

КАК Я БЫЛ АМЕРИКАНЦЕМ …………………………………………………………………………… 12

АДМИРАЛ………………………………………………………………………………………………………….14

ЦАРИЦА  ШЕМАХАНСКАЯ И КАПИТАН – ЛЕЙТЕНАНТ……………………………………… 16

ДЖИБУТИ…………………………………………………………………………………………………………..22

НЕБОЛЬШОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ………………………………………………………………………….  27

ТАНЗАНИЯ   -  ЛЮБОВЬ МОЯ…………………………………………………………………………… 28

МОРСКАЯ  АВИАЦИЯ………………………………………………………………………………………… 31

ИСТОРИЯ  ЛЮБВИ……………………………………………………………………………………………… 33

КОЛЬЦО  И КИНЖАЛ………………………………………………………………………………………… 35

ВОЙНА И ЛЮДИ………………………………………………………………………………………………… 43

НОСТАЛЬГИЯ……………………………………………………………………………………………………… 51

САМУРАЙ РУССКИЙ…………………………………………………………………………………………… 53

ДУМЕЛА, РА!………………………………………………………………………………………………………55

ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО……………………………………………………….   58

ДЕВОЧКА НА ТАНКЕ…………………………………………………………………………………………… 62

ОДЕССА-МАМА

Вам хочется песен? — Их есть у меня!

Леонид Осипович УТЕСОВ

На Дерибасовской открылася пивная
 
На Дерибасовской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная.
Там были девочки — Маруся, Роза, Рая,
И друг их личный — Вася-Шмаровоз.
 
Три полудевочки, один роскошный мальчик,
Который ездил побираться в город Нальчик
И возвращался на машине марки Форда,
И шил костюмы элегантно, как у лорда.
 
А всех прекрасней была Роза-молдаванка .
Она была собой прелестна, как вакханка.
И к ней подсел ее всегдашний друг-попутчик
И спутник жизни Вася-Шмаровоз.
 
Держа ее, как держат ручку от трамвая,
Он ей сказал: — О, моя Роза дорогая,
Я вас прошу — нет, я вас просто умоляю!
Сплясать со мной прощальное танго.
 
Потом Арончик пригласил ее на танец .
Он был для всех тогда почти как иностранец .
Он пригласил ее галантерейно очень
И посмотрел на Шмаровоза между прочим.
 
Хоть танцевать уж Роза больше не хотела .
Она и с Ваською порядочно вспотела .
Но улыбнулась лишь в ответ красотка Роза,
Но раскраснелась морда Васьки-Шмаровоза.

Арону он сказал в изысканной манере:
— Я б вам советовал пришвартоваться к Мери,
Чтобы в дальнейшем не обидеть вашу маму
И не испачкать вашу белую панаму.
 
Арона в той пивной за что-то невзлюбили
И пару раз уже хайлом об стойку били .
Но был настырный фрукт Арончик этот самый –
Он лишь надвинул вызывающе панаму.
 
Тут подошел к нему маркёр известный Моня,
Об чей хребет сломали кий в кафе «Фальконе»,
Побочный сын мадам Алёшкер, тети Песи –
Известной бандерши в красавице Одессе.
 
Он подошел к нему походкой пеликана,
Достал визитку из жилетного кармана.
И так сказал ему, как говорят поэты:
— Я б вам советовал беречь свои портреты.
 
Однако был Арон натуры очень пылкой
Он Моню грохнул враз по кумполу бутылкой,
А Васе в тухес засадил удачно вилкой –
На том и кончилось прощальное танго.
 
Тут началася катавасия такая –
Передралася вся компания блатная.
Там били девочек Марусю, Розу, Раю,
И бил их лично Вася-Шмаровоз.
 
На Аргентину вряд ли все было похоже,
Там нам с приятелем по роже дали тоже,
И из пивной обоих выбросили разом —
Его с фингалом, а меня с затекшим глазом.

На Дерибасовской открыта та пивная,
Но где же эта вся компания блатная?
Ах, где ж вы, девочки — Маруся, Роза, Рая?
И спутник жизни — Вася-Шмаровоз

       У этой пивной слав­ная история. Гово­рят, раньше она была таверной в порту, и там играл на скрипке никто иной, как сам Яша Хейфец. Он там подрабатывал — ни­щий консерваторский студент... Яша давно знаменит по всему миру. А в Одессе про него до сих пор анек­дот рассказывают.

       — В цирке эквили­брист строит пира­миду — ставит на арене стол, на него стул, на него другой — вверх ножками, на него еще один... Вле­зает, балансирует, становится на голову и играет на скрипке. Одессит поворачи­вается к жене и го­ворит: «Чтоб он был Яша Хейфец — так нет!..»

* * *

    Я очень люблю Одессу. Оперный те­атр — откуда я не вы­лезал, Французский бульвар, где гулял с девушками (спозволь-те причепиться!), па­мятник Пушкину (с таким шнобелем, буд­то он сам побочный сын мадам Алёшкер, тети Песи), памятник Дюку (Дюкерману, как ласково называ­ют герцога Ришелье, своего первого губер-натора, одесситы), Графская Лестница (ровно 192 ступень­ки, сам считал, и не один раз), морвокзал и порт, Привоз, Но­вый Рынок, Молда­ванка, Пересыпь (вы знаете, что это желез­нодорожный мост?). Лузановка, Куяльник, Хаджибей... Большой Фонтан... Советской Армии, по которой ходит трамвай до вок­зала...

    Национальность — одессит, социальное происхождение — одессит, образование — одессит, профес­сия — одессит, род занятий — одессит... А одесские средства массовой информа­ции! Голос Привоза, Правда Нового Рын­ка...

     Сколько можно рас­сказать про Одессу... Никакой заграницы не надо. У нас дома есть все. И гораздо больше. Одна Одесса имеет многих таких вещей, каких не имеют другие города. Я знаю одесси­тов, которые много лет прожили за границей, а потом вернулись в Одессу.

        Я бы и сам туда хоть пешком ушел. Будь на то моя воля... И поселился бы на 16-й станции Боль­шого Фонтана. Там жила моя любимая девушка... Софочка Цубербиллер. С тех пор в графе анкеты «Девичья фамилия» я всегда честно пишу: Цубербиллер.

***

    Она действительно была девушкой. До знакомства поздним вечером на Греческой площади с сержан­том морской пехоты, возвращавшимся из увольнения. Софу хо­тели ограбить. Думаю, пожалели, что роди­лись на свет. Я про­водил девушку домой и загремел на губу за опоздание из уволь­нения.

    Потом ее мама, мадам Циля, готовя форшмак , говорила мне с характерным одесским акцентом:

    — Алеша, выгляни в окно, посмотри —или погода на улице хорошая?

    А я, когда прихо­дил, стучал в дверь (которая, впрочем, всегда была открыта) и вежливо спраши­вал:

    А старый Шмойл Цубербиллер, отец Софки, уважаемый человек — на весь Большой Фонтан известный портной, — который всем шил костюмы элегантней, чем у лорда — доста­вал бутылку самогона, купленного на При­возе, и ворчал:

      Я вам не скажу за всю Одессу. Вся Одес­са очень велика. Но в этой семье я был официальное лицо. И все соседи меня ува­жали, когда я прихо­дил в черной форме с блестящими знаками отличия — военный специалист 1-го клас­са, отличник Совет­ской Армии, воин-спортсмен...

      С золотыми бук­вами «Ф» на погонах, тельняшке, которая была видна между отворотами куртки, заправленной под ре­мень с надраенной пряжкой, черном бе­рете с золотой кокар­дой и красным флаж­ком сбоку и надраен­ных до зеркального блеска морпеховских полусапогах...

* * *

     Это ж надо знать, что такое одесский двор. Там же живут вместе поколениями. И секретов никаких никогда не было... И нет. И не надо. А одес­ский юмор... Груст­ный...

    А переживают друг за друга...

       Меня все любили. И я их тоже. Но я ушел на подводной лодке, и даже не успел попро­щаться, а Софа про­ждала год, решила, что дело швах, и вышла за одного маримана. И ушла с ним на судне буфетчицей.

      Папаша Шмойл и мамаша Циля плака­ли, когда я вернулся. Все соседи пришли поздороваться... И по­сочувствовать... И вы­пить с нами самогону... Молдавской цуйки... Украинской горилки домашней... Соседки —  украинки, русские, гречанки, еврейки, молдаванки, гагаузки—  принесли, кто что настряпал... Это был грустный праздник. Но настоящий одес­ский... На весь двор...

      Много стран и городов я с тех пор объездил... Да так, в сущности, и остался одесситом...

ЕВРЕЙСКОЕ   НАШЕ СЧАСТЬЕ

     В юности у меня был друг – Алик Шнейдерман. Как все порядочные закадычные друзья, мы были влюблены в одну и ту же девушку - Лианку Шевченко. Она была потрясающей – высокой, сероглазой, с пушистыми курчавыми светлыми волосами. И весьма округлыми формами. Папа её был украинец, как понятно по фамилии, но никакой рояли в еврейской семье и среде, куда его угораздило попасть, не играл. Лианка-то явно предпочитала меня - почему-то, – долговязого юношу бледного со взором горящим, читающего стихи невпопад  – добродушному обстоятельному колобку Альке. Но время пришло, семьи Лилианы и Алика держали совет и постановили окрутить Лианку на Альке.

     Напрасно рыдала Лианка, напрасно я, с Советской Еврейской Энциклопедией в руках, пытался доказать, что принадлежу к древнему еврейскому роду, который ведет свою генеалогию аж от самого Авраама. Бабка Лианки – сухая коричневая карга ста лет от роду, с горящими, как у Лилит, глазами, воздевала корявый палец вверх и скрипела – по отцу!

     Это было так. Еврейский род мой в направлении меня на отце обрывался. Евреи ведь ведут происхождение по матери. А моя мать – из южной России, где перемешались русские и украинцы.

      Вот моя кузина, дочь сестры моего отца, по еврейским канонам – еврейка. А я, отпрыск той же семьи, того же поколения – дудки. Как говаривал великий писатель Исаак Эммануилович Бабель устами одного из своих персонажей – эх, лавреи...

     Хотя и то верно. И отец моего отца был русский, и дед... А прадед – вообще цыган, как гласит семейная легенда. Какой уж там из меня еврей...

     Однако Лианка считала, что еврей из меня получился бы хороший, и накануне свадьбы прибежала ко мне домой, вся в слезах. А убежала под утро...

     Что ей сказала бабка Лилит – не берусь представить. Папаша Шевченко на свадьбе заговорщицки подмигивал, ухмылялся в пшеничные усы, то и дело подходил чокнуться, хлопнуть меня по плечу и сказать: Хе!  Что означало это восклицание, я пытался догадаться, но очевидно было, что он явно мне благоволил и жалел, что не я стал его зятем.    

    Вскоре я уехал из нашего местечка в столицу и поступил там в университет. Закрутился в новой круговерти и потерял из виду многих прежних друзей. Через пару лет, в каникулы, в родном городке, случайно встретил Альку и Лианку. Они прогуливали двух бутузов-близнецов, едва, видно, ставших на две ноги - оба всё норовили вернуться на четыре.

    Их родители обняли меня,расцеловали. Лианка при этом больно куснула меня за мочку уха. Ай! - схватился я за ухо и посмотрел на неё удивленно. А она скосила свои прекрасные серые глаза, ставшие почему-то влажными, на двух малышей. Наверное, боялась, что я их испугал.

ШКОЛА ИСКУССТВ

      Мы учились уже в выпускном классе художественной школы, и нас сочли достаточно взрослыми для обнажёнки – обнажённой натуры. Нам давно это было интересно, и мы даже бегали подглядывать в старшие классы. В основном парни. Девчонки фыркали: озабоченные!.. Как ни странно, когда очередь дошла до нас, мы были даже разочарованы. К нам ходили взрослые тетки и дядьки, некоторые из которых были профессиональными натурщиками – кочевали из школы в школу, позировали художникам и частным образом. Для некоторых это был приработок. Многодетные матери, или отцы, обремененные семейством... Спившиеся спортсмены. Нищие МНС – младшие научные сотрудники, кандидаты наук. Но все они были прекрасно сложены, следили за собой, не позволяли, видно, мучного и сладкого. Их тела – это их кусок хлеба. Или немножко масла. И мы их воспринимали именно таким образом, а не как выполняющие какие-то сексуальные функции. Как ни странно это казалось нам самим, мы относились к ним совершенно спокойно и не испытывали никаких сексуальных чувств.

       Впрочем, одну девушку я всё-таки выделял. Она была моложе других натурщиц, ненамного старше нас. О ней ходил слух, что она из обеспеченной семьи, студентка престижного ВУЗа, папа её то ли дипломат, то ли ещё кто-то в этом духе, в общем, не вылезает из заграниц, и она не нуждается в приработке. Просто позирует из любви к искусству. А может, к самой себе. Рассказывали также, что она сама выпускница нашей школы, окончила её под давлением родителей, которые считали, что таким образом прививали ей чувство прекрасного. Они ещё и в музыкальной школе её учили, и балету. Бедная девушка! Тут, наверное, и невозмутимая черепаха из своего панциря выскочила бы, не то что молодая девушка из своих дорогих заграничных нарядов.

      К огорчению её родителей, у неё не обнаружилось особых талантов ни на одной стезе, которые они ей прочили, и она, окончив музыкальную школу, забросила подальше свою скрипку, а по окончании школы балетной – свою пачку и пуанты. А вот живопись ей всё-таки нравилась, и она приходила в свою художественную школу. Она дружила с нашим старым учителем – довольно известным в прошлом художником. В прошлом – потому что сейчас ему было за 80, и у него и глаз был не тот, и рука не та... После нескольких провалов на выставках он перестал писать. Но жить без своего искусства не мог, поэтому и пошёл учителем в нашу школу. Тем более, что к нему там относились с почётом и уважением. И с гордостью указывали на плакатах-объявлениях о выставках учеников в школе, что это – класс народного художника республики, члена-корреспондента Академии художеств... Старику это грело душу. Мы его тоже любили. Мы видели, что это одержимый искусством человек,  действительно талант. Хоть и в прошлом...

        А его ученица была вовсе не такой уж бесталанной. Учитель уже не всегда замечал своими подслеповатыми глазами наши огрехи, а она помогала ему, ходила от этюдника к этюднику и подсказывала и подправляла нас. Болтали, что она сама пописывает, но самокритично не считает свои работы достойными не только выставляться, но даже быть показанными постороннему глазу. Говорили, что она ходит и домой к одинокому старому учителю, заботится о нём, и работает в его домашней студии. И настолько одержима сама искусством, что не стесняется даже позировать в его школе!

       Я не знал, чему верить из того, что болтали про красивую независимую девушку, но она мне нравилась. Я с удовольствием писал её натуру, и даже прибавлял от себя антураж. То Венеры Ботичелли, то какой-нибудь известной Авроры... Она потом подходила, одевшись, улыбалась загадочно, подправляла что-нибудь, и ничего не говорила.

       Как-то учитель наш занемог, и она его заменила. Может быть, она и не очень талантливая художница, но вполне могла бы быть учительницей в нашей школе. Учителю ведь не обязательно самому быть могучим талантом. Важно чувствовать, как научить им стать... Талант, как говорится, это способности только на десять процентов. А на 90 – труд...

       Как ни странно опять, мы воспринимали нашу временную учительницу одинаково и в одежде, и без неё. Таково, наверное, восприятие моделей у всех художников. Нам рассказывали старый анекдот: художник заканчивает сеанс с обнажённой натурой, модель одевается и художник предлагает ей чашку кофе. Они пьют кофе, когда вдруг в двери гремят ключи. Художник – модели: быстро раздевайтесь! Это жена! Она ужасно ревнивая!

       После урока девушка подошла ко мне: ты не поможешь? Я тут для учителя накупила продуктов... Полный багажник...

    Она ловко вела машину сквозь толчею дорожного движения на окраину, где жил наш учитель. Оказалось, он когда-то купил старый дом-развалюху, отремонтировал его, а вместо чердака устроил мансарду со стеклянной крышей – свою студию. Теперь всё приходило в упадок,  мне еле удалось открыть ворота, чтобы машина могла въехать во двор.

       Мы перетащили её покупки в дом, на кухню, и она стала складывать их в холодильник. Я с интересом разглядывал обстановку. Из кухни широкая двустворчатая дверь нараспашку вела в гостиную. Я вошёл и увидел стены, увешанные картинами, старинную мебель, статуэтки на ней... – Нравится? – спросила она из-за спины. – Старик собирал всю жизнь коллекцию работ безвестных молодых художников. Своих коллег, соучеников, учеников. Они ему свои работы дарили. Некоторые из них теперь прославились, живут и работают за границей. Выставляются в знаменитых галереях. Продаются на аукционах. Их ранним работам теперь цены нет. Но старик ни одной не продал. – А не страшно держать такую бесценную коллекцию здесь? – Вряд ли. Соседи считают его старым чудаком, неудавшимся гением, доживающим свой век среди осколков его никому не нужного таланта. А меня – его какой-то внучатной племянницей, которая ещё не забыла старика. Относятся к нам обоим хорошо. Заглядывают к нему, когда меня нет. Звонят: приезжай скорее, он встал, опять в свою студию поднялся! У него и дверь-то никогда не запирается... Деревня...

      Старого парня мы и сейчас не нашли в его спальне. Девушка потихоньку, но крепко выругалась – как умеют все художники – и побежала по лестнице, ведущей из гостиной наверх. Я – за ней.

       - Я хочу помереть под своим мольбертом, как художник, а не в постели, как добропорядочный бюргер! – кричал маэстро, когда мы тащили его вниз. Размахивая кистью, которую мы не смогли у него отобрать. Глаз у него, может быть, был и не тот, но рука твёрдая. Нас обоих измазал маслом, которое как раз щедро набрал широкой кистью на палитре.

       - Хоть к койке привязывай, - ворчала девушка после того, как мы его уложили и силы оставили его.

      - Разоблачайся, надо снять масло, пока свежее! – сказала она, стаскивая с себя одежду. Я снял рубаху и штаны. В конце концов, она меня не стеснялась. И вообще никого. Сейчас она осталась в красивом белье. Тоже, небось, папашка из-за границы приволок... Прозрачное - что в нём, что без него... Впрочем, без него я её тоже уже видел. Но странно... Теперь какие-то эмоции я ощутил...

      - У тебя всё лицо перемазано, и руки... Возьми уайтспирит в мастерской... А потом прими душ .А то керосином будешь вонять. – У тебя тоже лицо испачкано... – За меня не волнуйся. Я вечно вся испачкана. Как все художники. Каждый раз после работы оттираюсь уайтспиритом или льняным маслом и лезу под душ. Или в ванну.

      Я подумал, что ванну я тоже больше люблю. Но давно не принимал. Некогда. И семья очереди ждёт. Я зашёл в ванную художника и обнаружил там сияющую большую голубую ванну. Со старомодными золочёными кранами. И узорчатый кафель. Средств у него, видно, когда-то было достаточно. Сейчас, похоже, вряд ли.

       Я не удержался, открыл золочёные краны, отрегулировал воду, снял бельё и улёгся в ванну. Какое блаженство!

     Но блаженствовал я недолго. Она вошла, открыла какую-то бутылочку, плеснула в ванную, помешала – появилась пена. Потом сняла бельё и забралась ко мне в ванну.

       Клянусь, теперь я не испытал никакого равнодушия к её обнажённой натуре!