Алексей Кондратьев. Байки морпеха. Часть 5-я
От редактора:
В ближайшее время подписчикам нашего журнала будет выслана ссылка не скачивание полной версии "баек" в pdf-формате. Тех кто еще не подписчик или даже не знают что это, милости прошу узнать и подписаться здесь.
Мы, русские, как известно - загадочная душа. Одно из проявлений этой загадочности - жуткая ностальгия. Уезжаем за тридевять земель и там жутко тоскуем по родине. Кто нас, спрашивается, гнал?
Один знакомый местный трактирщик - прямодушный и грубоватый немного, как знаменитый гашековский трактирщик Паливец - посмеивается: чудной вы, русские, народ. Приедете за три моря и подавай вам то, что вы лопаете и пьете дома - этот ваш суп-борьстч, котлеты, холюбцы - или как их? - да солёных огурцов и водки. Надо же - за тыщи вёрст с родиной не расстаетесь...
Местный Паливец еще не знает, что загадочность русской души простирается так далеко, что мы испытываем ностальгию, даже никуда с родины не уезжая.
В Москве есть ресторан, который так и называется - "Ностальгия". Хороший, дорогой ресторан - прекрасная кухня. "Ностальгия" - это его романтическое официальное название. На вывеске скромными буквами написано - ЗАО Ностальгия. А крупными - строгая надпись "СТОЛОВАЯ 5 МОСГОРОБЩЕПИТА". Вы заходите туда и садитесь за столик со скатертью в дырках. Живописные такие дырки, как на модных джинсах. На заслуженной потрескавшейся щербатой тарелке унитазного фаянса лежит стопочка серого хлебца. Рядом - старый, потускневший, но начищенный железный прибор советских времен со стеклянными баночками - соль, перец и горчица. Помните, как было в столовках? Любой мог зайти, намазать хлебушка горчичкой, посолить, поперчить, достать потихоньку из кармана четвертинку и налить под столом в граненый стакан, свистнутый со стойки.
В ностальгическом ресторане изо всех сил стараются воспроизвести обстановку. Мимо вас гордо ходят - вас не замечая - хорошенькие официантки. На них - перекошенные наколки на платьях фасона 50-70-х, старомодные чулки со швами, которые перекручены, растрепанные прически... (Наколки - это такие переднички, которые прикалывались к платью булавками, а не то, что вы подумали.)
Придя, вы сначала радостно мажете горчицей хлеб и роняете ностальгическую слезу на рваную крахмальную скатерть. Потом чувствуете, что неплохо бы и чего-нибудь посущественней. Да и... А с собой - вы не догадались. Чтобы разлить под столом. Вроде не те времена. Вы озираетесь по сторонам и начинаете безуспешно и безнадежно привлекать к себе внимание: барышня! Барышни шастают мимо с достоинством и заказом кому-то другому. Вы уже набираетесь смелости едва не поймать официантку за подол, а она оборачивается и возмущенно говорит: мужчина! Вы что, не видите - я занята! Вы постепенно накаляетесь и начинаете старорежимно скандалить: безобразие! Позовите администратора! Дайте жалобную книгу!
Видя, что клиент созрел, официантка подводит к вам охранника ростом за два метра. В форме Дяди Стёпы. Белая гимнастёрка с портупеей и синими погонами, на которых красные Т-образные лычки старшины, тёмно-синие галифе с красным кантом, надраенные хромовые сапоги, белая фуражка с красным околышем и звездочкой. На груди - значки: Ворошиловский стрелок, Готов к труду и обороне, воин-спортсмен...
Красавица возмущенно тыкает в вас пальчиком: он пьян! Выведите его, товарищ милиционер! Дядя Стёпа берет под козырёк: пройдемте, гражданин. Вы удивлённо возмущаетесь ещё больше, вскакиваете и швыряете на стол дырявую крахмальную салфетку.
Дядя Стёпа вас выводит, подводит к буфету, вам наливают сто грамм в граненый стакан и дают бутерброд из черного хлеба с селедкой - от заведения. И вы хохочете с Дядей Стёпой и крепко жмете друг другу руки. Вы вернулись в страну своей юности и молодости...Многим нравится. Отбою от посетителей нет.
Моя русская душа ничем от других русских душ не отличается. Я тоже испытываю жуткую ностальгию. А сам живу за границей едва не половину своей жизни. Вот ведь загадочная русская душа... Но будь я проклят, если и в Африке я не пил русскую водку, закусывая русскими же чёрным хлебом и селедкой. Умудряясь добывать всё это даже там, где происходили перевороты и шли войны.
Не говоря уж о других, более доступных для доставки русских деликатесов странах - расположенных на одном с Россией континенте. Порой, правда, приходилось, перебиваться с Something Special de Lux на Chivas Regal - Royal Salute, под иранскую икру и норвежскую селёдку, но это были не лучшие времена.
И здесь, на Кипре, сам стряпаю дома борщ и голубцы. Водку, правда, уже не пью - русская печень не позволяет. Русская душа, видно, помещается не в печени. В печенках у русского человека сидит заграничная жизнь.
53
Я вытащил из почтового ящика газету. А из неё выпал конверт. Я подхватил его и прочёл: Посольство Японии. И своё имя.
Из конверта я вытащил карточку-приглашение. С золотым обрезом. Золотыми иероглифами что-то написано... По-японски, надо полагать...Этого языка я не знаю. Но, судя по всему, это приглашение на приём. Но когда? В честь чего? Как одеваться? И с чего это меня японцы зовут?
Я повертел карточку и обнаружил на обратной стороне перевод на английский. Ага...Стало понятнее, но не совсем. Обычно в карточках приглашений имя вписывается от руки. Или впечатывается на машинке. Моё было вытиснено типографским способом. Золотыми же буквами.Ничего не понимаю. И время какое-то странное... Час дня. Это что, ланч, что ли?
В назначенный день я стоял перед дверью посольства, под флагом с восходящим солнцем. За десять минут до назначенного времени. Раз ланч, опаздывать нельзя. На коктейль положено приходить минут на десять позже.
Едва я приблизился к двери, она открылась. Я вошёл. Внутри меня встретил маленький японец в серых брюках и своего рода фраке с фалдами особого покроя. Это у них самый торжественный наряд. Даже сам император Хирохито в таком ходит.
Японский дипломат согнулся едва не пополам. Я тоже поклонился. Он сказал: здравствуйте. Добро пожаровать. - В японском языке нет звука "л". Это единственное, что я про него знаю. Японец пригласил меня жестом, снова согнувшись пополам.
Я огляделся. Ничего себе посольство у них... Я тут раньше не бывал.
В зале, куда мы прошли, никого не было. Пока я озирался по сторонам, появилось ещё три японца. В таких же костюмах, как и мой провожатый. Они поклонились мне. А я им. Один был пожилой. Мой провожатый сказал: его превосходительство... На этот раз он довольно удачно произнёс букву "л". Я ещё раз поклонился. Посол подошёл и подал мне руку. Я осторожно пожал маленькую руку японца и склонил голову снова. Сопровождающие его японское превосходительство лица согнулись пополам, едва не стукнувшись лбами об пол. Что, вообще, происходит? Посол показал на два кресла на гнутых ножках, между которыми стоял низенький чёрный столик тонкой восточной резьбы. Мы сели. Остальные продолжали стоять.
Что всё это значит? Может, они перепутали меня с нашим министром иностранных дел? На столике стояли хрупкие фарфоровые чашечки с сакё. Посол взял одну. Я тоже. Он стал что-то говорить. Мой провожатый, который стоял за спиной, мне тихо переводил. - Хотя наши страны и находятся в состоянии войны, но он, как посол, отдаёт дань боевому искусству и благородству русского воина, который по своим достоинствам может считаться японским самураем. - Я ничего не понимал. Но выпил тёплое сакё.
В это время дверь в противоположном конце зала открылась, и посол встал. Я тоже.Ещё два сотрудника в таких же парадных костюмах ввели в зал под руки очень старого, седого японца. С длинными седыми усами. В простом чёрном костюме, вроде ниндзя... Старик был очень старым. Еле шаркал ногами. Посол встал и глубоко поклонился ему. Я тоже. Что всё это значит?
Старика подвели к нам. Он посмотрел на меня подслеповатыми морщинистыми щёлочками и заговорил. Переводчик-провожатый переводил.
- Он говорит, что считает вас не только самураем, но и своим сыном. Он не может отдать меч своего прадеда - это семейная реликвия, которая передаётся из поколения в поколение, но этот меч - точная копия того. И изготовлена потомками тех же оружейников. По всем правилам изготовления японских самурайских мечей. Ручная многослойная ковка, если вы знаете...- Я слыхал. - Ёшироку-сан заказал его специально для вас. - Старому японцу подали меч в красивых ножнах, с красной кистью, и он с поклоном протянул его мне. Посол почти сложился пополам. Остальные тоже. Я с поклоном принял меч, не понимая, за что такая честь.
Старенького Ёшироку-сан увели, а я стоял с самурайским мечом в руках, не зная, что с ним делать. И вообще ничего не понимая. Я повернулся и растерянно посмотрел на своего провожатого переводчика. Он с благоговением сказал: Ёшироку-сан - член императорской семьи. Вы спасли его внучку... - Посол показал жестом на открывшуюся дверь. Там был виден накрытый стол.
Когда я увидел девушку в кимоно, я всё понял.
Некоторое время назад я возвращался домой поздно вечером. Проезжая по улице, заметил, что два каких-то подонка пристают к девушке. Маленькой. Я остановился, вышел, взял подонков за шиворот и стукнул лбами. Они отключились. На меня с рёвом набросилось ещё три. Я ещё не забыл, чему меня учили. В морпехучиле.
Девочка лежала на тротуаре. Похоже, без сознания. Я приложил палец к артерии на шее. Бьётся... Я поднял лёгонькое тельце на руки и положил на заднее сиденье в машину. Она очнулась. И села. - Всё в порядке... - сказала она. - Я просто испугалась. - Мне показалось, что она произнесла: испугарась. - Ты уверена, дочка? Может, отвезти тебя в больницу? - Нет, нет, не надо... Ничего не случилось. - Опять прозвучало вроде как "не сручирось". С лица вроде узбечка... Долбаные скинхеды! Уже на девочек кидаются! - Позволь я тебя осмотрю... Не бойся, я умею... - Она доверчиво смотрела на меня. Я осмотрел её и осторожно ощупал. Маленькая, худенькая. Как птичка... Вроде цела... - Так куда тебя отвезти? - Она назвала адрес. Я отвёз и довёл её до двери. - Не ходи больше поздно, дочка! Придурков в Москве хватает... - Она потянулась и поцеловала меня.
И я, в сущности, забыл об этом случае. А она вон кто оказалась... А нашла, меня, видно, запомнив номер машины. Посольство навело справки...
Японский городовой!..
Меч я повесил на стену. Между военно-воздушным кортиком отца и своим военно-морским. А она готовит на кухне суши. Из каких-то особых листьев морской капусты и риса, которые им присылают в посольство из Японии. И каких-то гадов морских, которых покупает здесь. И вежливо зовёт меня с поклоном: Арексей-сан!..
Теперь я понимаю, почему у меня такая маленькая кухня. И вообще вся квартира. Больше-то и не надо...
55
И в Африке бывает прохладно. Или к жаре привыкаешь... Июль-месяц на дворе... Самая зима в Южном Полушарии. Я вышел из дому и зябко повёл плечами. Посмотрел на градусник на веранде. Плюс 20... Колотун.
Подошёл к машине. Открыл дверь, чтобы сесть за руль. И... увидел на заднем сиденье спящую девочку. Местную. Чёрную. Маленькую. Лет десять-двенадцать... На ней была только набедренная повязка. Девочка была чумазая. Даже на её тёмной коже это было заметно.
Я осторожно прикоснулся к её ножке. Она вскочила и села на сиденье. Похлопала спросонья ресницами больших красивых глаз, потом потёрла их кулачками - совсем, как наши дети это делают - и выскочила из машины. - Думела, ра! - сказала она вежливо. На языке сетсвана это значит - здравствуй, мужчина. - Думела, ма! - ответил я. Что на том же языке значит - здравствуй, женщина. Женщиной она, конечно, не была, но я счёл уместным употребить самую вежливую форму приветствия в их языке, чтобы девочка меня не боялась. Но она меня, кажется, и не боялась. Видно, внушил доверие, ответив на её языке. Она просто смотрела на меня. - Что ты здесь делаешь? - продолжал я на её родном языке. - Греюсь, - улыбнулась она, обхватив ручками голые плечики. Я снял с себя пиджак и накинул на неё.
- Извини... Я убежала от белых охотников. Вернее, браконьеров. Сейчас охота ещё не разрешена, но они убили антилопу. Я собирала травы, и спряталась в буше. Но они меня заметили. Я побежала, но они догнали меня на машине, поймали и связали. И бросили в машину. Рядом с убитой антилопой. Кричать было бесполезно. Вокруг - саванна.
- Я понимаю по-вашему, - продолжала она. - Один сказал: может, тоже съедим? Другой ответил: надо делиться с крокодилами! И они рассмеялись.- Мне было страшно, но я очень сильная и ловкая. Я сумела дотянуться до верёвки и развязала узел зубами. Они по очереди отхлёбывали из бутылки и распевали песни. Я улучила момент, и спрыгнула с машины, когда она притормозила на повороте к реке (имеется в виду Лимпопо - прим.авт.) И нырнула в буш. Это уже была почти окраина города. Было уже темно. Я побоялась идти обратно. И было холодно... И ночью в саванне на охоту выходят львицы. Извини, пожалуйста. И благодарю тебя, ра.
Девочка была очаровательная. Я улыбнулся и протянул ей руку. - Зайди в мой дом, ма, - вежливо сказал я. - Ты помоешься, и я тебя накормлю. А потом я отвезу тебя на машине. - Девочка нерешительно улыбнулась. Я взял её за маленькую чумазую ладошку, и повёл в дом.
- Ты умеешь пользоваться душем? - спросил я её, заведя в ванную. - Ты считаешь меня совсем дикаркой? - обиделась она. - Моя мама была горничной в гостинице! - гордо сообщила она мне.
Я принёс ей свою чистую рубашку и свежее полотенце. Она стояла под душем. Тоненькая, перегибистая фигурка...
- Мою маму выгнали из племени, - рассказывала она, сидя в кухне в моей рубашке и уписывая омлет с сыром, который я ей приготовил, и запивая его тёплым молоком. - Вождь считал, что она забеременела мной от белого. Наверное, так и было. Видишь, кожа у меня не очень тёмная... - она протянула ко мне тонкую руку. - Но про отца своего я ничего не слыхала... Гостиница закрылась - это был просто охотничий дом в саванне. А в племени маму не приняли. Она поцеловала меня и ушла. Не знаю, куда... Я была совсем маленькой. Она знала, что племя меня не бросит. Меня не бросили. Но и не очень любят... Но один наш охотник хочет взять меня замуж, - доверительно сообщила она. - Он даже бился с другим, который тоже хочет меня взять, - гордо добавила она. Замуж... Я смотрел на маленькую худенькую девочку в моей рубашке. 58-го размера... Девочка уплетала тосты с маслом и джемом за обе свои коричневые щёчки. Впрочем, у них в этом возрасте выходить замуж - нормально...
- Но я не хочу замуж, - продолжала девочка, доев омлет и тосты и отпивая из кружки молоко. - Я хочу учиться. Я хочу стать учительницей. Или врачом. Я жила с мамой в гостинице. Меня немножко учил старый владелец. Белый... Он был добрый. Раньше был учителем в школе. А в племя к нам приезжали врачи. Ра и ма. Чёрные. Но не из наших. По-нашему не говорили. Но тоже добрые.
Девочка допила молоко и спрыгнула со стула. Моя рубашка доходила ей до пят. Взяла посуду со стола, отнесла в мойку и стала мыть. Совсем она не дикарка. Ну, да - ведь она родилась и жила в гостинице с мамой-горничной. А когда гостиница закрылась, мама привела её в родное племя. И оставила там. Потому что знала, что племя её дочь не бросит. А что с ней самой будет - не знала. Что-то с ней теперь... Наверное, ничего хорошего, раз дочь не забрала... А может, устроилась, но дочь помешала бы. Мир сложен. В Африке тоже.
- Знаешь, дочка, мне пора на работу. Я и так опоздал. Ты оставайся дома, а я поехал. Я приеду в обед, мы пообедаем, и я отвезу тебя. Хорошо? - Девочка послушно ответила: ра!..
Я сел в машину и уехал. По дороге с работы я заехал в магазин "Мальчики и девочки", купил ей бельишко и платьице. Чёрной продавщице показал: девочка примерно вот такая... И приложил ребро ладони к своему плечу. Продавщица ответила: ра!..
- Я приготовила тебе обед. Из того, что нашла у тебя в холодильнике, ра. Получилось наполовину по-нашему, по-африкански, наполовину - по-вашему, белых. Я старалась... Одна наша ма, которая работала с мамой в гостинице поварихой, учила меня. Я помогала ей. А может, мне стать поварихой?..
Девочка была очаровательна. Обед был замечательный. После обеда мы поехали с ней на рынок и накупили подарков для их вождя. Целую корзину всяких фруктов, мяса и рыбы. И ещё каких-то тряпок и украшений, которые выбрала девочка. Она что-то загрустила...
Я долго кланялся вождю, поставив корзину у его ног, и выражая ему почтение в самых изысканных выражениях, которые знал в его языке. Вождь сидел с каменным лицом.
Девочка проводила меня до машины. В прекрасных её глазах стояли слёзы...
Мы в Африке дверей не закрываем. Я приехал с работы поздно вечером и ещё подъезжая к своему дому увидел, что у меня горит свет.
Она что-то стряпала... - Думела, ра! - сказала она. - Думела, ма! - оторопело ответил я. - Прими душ и садись за стол. Я почти закончила, - сказала она просто.
- Может, тебе не понравится... Это наша, африканская еда. - Она покраснела. Так, что это было заметно даже на её тёмной коже. - Батат, ямс... Апельсинов-лимонов нарвала. Сколько дотащила... Бананы поджарила... Саранчи... Червяков белых... В пальмовом масле. Мёду диких пчёл немножко набрала. Баобаб тут недалеко с дуплом... Ты кашлял тогда. Я тебе ройбос заварила... (лечебная трава)
Я, конечно, дипломат. И морской пехотинец... Государственные перевороты... Войны... Но на глазах у меня едва не выступили слёзы.
- Вождь сказал, что раз я вошла в твой дом и провела в нём день, я - твоя ма. Охотники, которые хотели на мне жениться, больше этого не хотят...
Да... Нашёл себе на голову приключения... И девочке... Добрыми намерениями выстлана дорога в ад... А ведь столько лет в Африке...
В посольстве сказал, что взял местную прислугу. Офицер безопасности подозрительно посмотрел на меня. В местной школе договорился насчёт неё.
- Возьми меня с собой, ра! Я ведь твоя - ма!.. - плакала она в аэропорту, провожая меня, когда кончился мой срок службы в той стране. Я тоже плакал, прижимая её к себе... Консул смотрел на нас подозрительно. Хорошо, что он по-местному не понимал…
А я уже определил её в учительский колледж в соседней стране... И заплатил за всё обучение. И открыл счёт на её имя в местном банке. Конечно, она стала мне как дочка... Но как-то она обтёрлась бы в России? И куда меня пошлют дальше? А это её родина...
Я сидел в самолёте, пил виски и плакал.
58
Нашу часть передислоцировали на Кавказ. Что хорошо. Правда, в неспокойную зону. Что плохо.
Правда, на самый берег моря. Что хорошо. Правда, обстановка была не курортной. Что плохо.
Правда, купаться в море всё равно было можно. Что хорошо. Правда, оставляя на пляже вооружённых дозорных. Что плохо.
В ближнем посёлке рынок был живой иллюстрацией к "Книге о вкусной и здоровой пище". И в эту книгу можно было ходить - что хорошо. Правда, живым можно было не вернуться. Что плохо.
Правда, местные в целом относились к нам неплохо. Что хорошо. Однако, командование предупредило нас, что доверять им шибко нельзя. Что плохо.
Правда, мы всё равно любили посидеть в местных харчевнях, выпить домашнего вина, и местная кухня была мало похожа на военный паёк. Что хорошо. Правда, ходили всегда по трое-четверо, и один из нас прихватывал пистолет, запасную обойму, и рацию, и не должен был ничего пить. Что плохо.
Местные девушки были собой хороши. Что хорошо. Правда, джигиты могли за них зарезать. Что плохо.
Однако мы всё равно умудрялись с девушками полюбезничать, и девушки украдкой строили глазки бравым морпехам. Почти все в посёлке говорили по-русски. Что хорошо. Правда, девушки больше помалкивали, и обмен любезностями с ними был ограничен. Что плохо.
В одной харчевне, правда, дочь хозяина, подавая нам вино и блюда, весело болтала с нами, а на меня и вовсе посматривала с явной симпатией - то есть, были девушки и посмелее. Что хорошо. Но её усатый папаша смотрел на неё с явной угрозой. Что плохо.
Чтобы его задобрить, мы предложили ему быть нашим поставщиком по выходным для тех, кто в увольнение не попал, и он с радостью согласился. Что хорошо. Правда, привозил он всё к КПП на тележке, запряженной осликом, сам. Что плохо.
Однако с его дочкой мы всё равно могли видеться и болтать. Что хорошо. Правда, только в харчевне. Что плохо.
Было где побродить и продегустировать отличного местного вина и в других местах живописного посёлка. Полюбоваться горными и морскими пейзажами окрест него. Что хорошо. Правда, однажды мы с тремя товарищами, с которыми пошли погулять, очнулись неизвестно где, со связанными сзади руками. Что плохо.
Наступило утро. Что хорошо. К нам подошла горилла, заросшая бородой до бровей, и на ломаном русском сообщила, что если сегодня они не получат запрошенную сумму, завтра нас зарежут. Что плохо.
Правда, весь день нас кормили и поили, и даже шашлыком, который вооружённые до зубов и сплошь заросшие гориллы - одни горящие глаза торчали - жарили на костре. Что хорошо. Но вечером сказали, что денег они не получили, и жить нам осталось до утра. Что плохо.
Однако ночью, когда костёр погас, я почувствовал, что кто-то перерезает верёвку на моих руках и суёт в руки нож, и я смог перерезать верёвку на руках моих товарищей. Что хорошо. Но куда идти, да ещё в кромешной тьме, мы не знали. Что плохо.
Тем же ножом сняв часового, мы потихоньку отбежали от лагеря и нашли какую-то тропинку между камнями. Что хорошо. Правда, мы не знали, куда она ведёт. Что плохо.
В это время я почувствовал, что чья-то маленькая рука берёт меня за руку. Что хорошо. Доведя нас до КПП, девушка исчезла в темноту, а нас товарищи напоили вдрызг. Что плохо.
Дорогу туда, где мы были, мы запомнили, поскольку тогда вскоре взошла луна. Что хорошо. Но командование не разрешило никаких действий. Что плохо.
Однако в тот же день к КПП пришёл хозяин харчевни, вызвал меня и хотел зарезать за то, что я похитил и обесчестил его дочь, как мне объяснил пришедший со мной переводчик. Ничего хорошего. Но отец поверил моим клятвам и, плача, сказал, что дочь пропала. Ещё хуже. Мы снова пошли к командиру части и сказали, что наш воинский долг - защищать местное население, иначе непонятно, зачем мы здесь, - тем более, что местные уже защитили нас, - и командир, поколебавшись, дал добро. Что хорошо. Но это была уже война. Что плохо.
Когда стемнело, мы, четверо бывших заложников, и несколько добровольцев, надев бронежилеты, взяв дополнительный боезапас и вымазав сажей лица, смогли выступить. Что хорошо. Правда, ночь была безлунной, поскольку небо было затянуто облаками, и было совершенно темно. Что плохо.
Но у нас четверых на касках были приборы ночного видения, и вместе мы нашли место. Что хорошо. Однако там никого не было... Что плохо.
Однако угли кострища были ещё тёплыми - значит, недалеко ушли. Что хорошо. Однако неизвестно куда. Что плохо.
Через свои приборы мы заметили слабый отсвет костра - не так далеко. Что хорошо. Правда, как туда пробраться, не переломав руки-ноги и не свалившись в пропасть, мы не знали. Что плохо.
Однако добрались. Что хорошо. Девушка была подвешена на дереве за ноги. Что плохо.
Наш снайпер снял часовых, а всех, кто сидел у костра, мы уложили сразу. Что хорошо. Правда, двое или трое, кто был подальше, дав пару очередей, сбежали. Что плохо.
По каске мне дзенькнула пуля. Каска круглая, что хорошо. Правда, пуля порвала чехол. Что плохо.
Товарищ перерезал верёвку, я подхватил девушку, которая, как я думал, была без чувств, но она открыла свои прекрасные газельи глаза. Что хорошо. Правда, ни идти, ни стоять она не могла. Что плохо.
Я держал её на руках, сидя на камне, а когда она успокоилась, посадил к себе верхом на плечи и понёс, держа за голые коленки. Она несла мой автомат, повесив его себе на грудь; а каску сняла с меня и надела на себя, и смотрела вокруг через прибор ночного видения. Видно, всё это ей помогало оправиться от шока. Что хорошо.
Однако когда её отец увидел свою дочь верхом на мне, в моей каске, с голыми коленками и с моим автоматом на груди, я думал, кавказского джигита хватит русский Кондрашка. Он схватился за сердце, упал на лавку на веранде харчевни, и закатил глаза. Что плохо.
Но мы его быстро откачали. Аптечка первой помощи есть у каждого морпеха. А нас был взвод. Что хорошо. Но выпить и закусить, как предложил нам отец, который теперь плакал от радости, было нельзя. Что плохо.
Девушка, сидя на стуле и вытянув ножки, зашивала чехол на моей каске. Что хорошо. Я осмотрел её лодыжки. Они были в сильных кровоподтёках, синяках и ссадинах, и неизвестно было, какие на ней могли быть повреждения ещё. Что плохо.
Я связался по рации с частью, доложил о результатах операции и попросил, чтобы приехал врач, и он приехал на козле с двумя автоматчиками. Что хорошо.
С позволения отца он осмотрел девушку вместе с ним в соседней комнате, куда я отнёс её и уложил на постель. Врач вышел и сказал нам, что хотел забрать её в свой лазарет, но отец не разрешил. Что плохо.
Наш врач сказал, что сделал сейчас всё, что мог, и что будет приходить каждый день с нашей медсестрой Катей, которая будет делать массажи, и что это отец разрешил. Что хорошо. Девушку мы больше не видели. Что плохо.
Мы всё-таки пропустили по стаканчику и врач увёз на своём козле большую оплетённую бутыль. Что хорошо. Непонятно было всё-таки, что с нашей спасительницей. Что плохо.
Утром мы получили благодарность перед строем, а мне, как командиру, было обещано представление к "За отвагу". Что хорошо. Я сказал, что отвагу проявили все одинаковую, и награждать надо или всех, или никого, но командир части рявкнул, что решать будет сам. Что плохо.
Из того, что парни говорили, когда мы приканчивали дедову бутыль, я заключил, что они меня правильно поняли. Что хорошо. Но штабной писарь сказал, что представление было сделано. Что плохо.
Но медаль мне не дали. Что хорошо. Другим тоже ничего не обломилось. Что плохо.
Впрочем, награду мы всё-таки получили. Наутро у КПП стояла дедова тележка, со всех бортов которой свисала и валилась книга о вкусной и здоровой пище в натуральном виде. Что хорошо. Тележка была без ослика, правда. Что плохо. Пришлось тащить её обратно самим.
Врач сказал, что с девушкой всё обошлось, поскольку подоспели мы вовремя - провисела она недолго. Что хорошо. Но её дядя, который живёт в областном центре, всё же забрал её, чтобы показать в областной больнице, и обратно она не вернётся. Что плохо.
Когда мы снова пришли в таверну, отец долго и крепко жал нам руки и что-то горячо говорил по-своему. Что, конечно, хорошо, но мы, правда, ничего не поняли. Что плохо.
И денег он с нас не взял. Что тоже плохо.
Мы прихватили с собой в следующий раз нашего переводчика, чтобы спросить - как дочка, и сказать что мы не будем ходить в его харчевню, если он не будет брать с нас денег, а старик ответил, что мы все теперь - его сыновья, а с сыновей денег не берут, а дочка поправилась. Что хорошо. А если перестанем к нему ходить, то кровно обидим. Что плохо.
Подошедшие местные слышали всё и сказали, что многие из них считали, что русские военные здесь незваные гости, а некоторые даже сочувствовали тем, кто скрывается в горах, но теперь разобрались, кто друг, кто враг, и русский военный может зайти в любой дом в любое время, как почётный гость, а шакалов, сбежавших от нас, джигиты уже выловили и перерезали. Что хорошо. Нас предупредили, что если мы ещё заикнёмся про деньги - можем вообще из части не выходить. Что плохо.
По почте я получил закапанное слезами письмо и фотографию. Что хорошо. Я прикрепил фотографию над своей койкой, но у меня её кто-то спёр. Что плохо.
Дядя привез оригинал и сказал, что не смог справиться с этой дикой горной козой. Что хорошо. Но папаша по-прежнему бдил, даже ещё больше. Что плохо.
Джигиты сказали, что перестанут считать меня джигитом, если я её не украду, и готовы помочь. Что хорошо. Ей было пятнадцать лет, я гремел под гражданский суд и под военный трибунал. Что плохо.
Я не спал ночами и сидел на пляже, в полной форме и сапогах; со штык-ножом за одним голенищем и трофейным штайером за другим. Я чуть не выстрелил из него, когда услышал, что кто-то потихоньку подкрадывается. Она села рядом и прижалась. Что хорошо.
А медсестру Катю джигиты украли. Что хорошо.Свадьба была на всю округу. Вся тамошняя наша часть получила увольнительные. Кроме караула, наряда и занятых на боевом дежурстве. Что для них было плохо. Но их меняли каждые восемь часов. Что хорошо.
И мы там с моей любимой были и мёд-пиво пили. Вернее, вино-чачу. Вернее, пил я. Она ничего не пила. Что хорошо. Она палила из моего штайера в воздух.
Другие гости - из карабинов немецких егерей, которых их отцы зарезали кавказскими кинжалами в Великую Отечественную. Командир отобрал у меня нештатный штайер, а отец - дочку. Что плохо.
Меня перевели в другую часть и я нашёл её только через год - джигиты помогли. Что хорошо. Но поздно. Она была замужем. Что плохо. Ребёнок. Что хорошо. Белобрысый...
С джигитами я напился в хлам. Что плохо. Каждый поднимал тост за меня и честь выдать за русского джигита свою сестру. Или дочку - когда подрастёт. Что хорошо.
62
Мне понравилось работать вожатым в пионерлагере. В прошлом году меня загнали почти насильно - комсомольское поручение дали. Еле уговорили на одну смену. Но мне так понравилось, что я остался и на две других. А в этом году сам явился перед каникулами в комсомольский комитет и попросился. Там удивились, но одобрили мой порыв. А чего такого. Живешь всё лето на свежем воздухе, причём за здорово живёшь. Мало того - ещё и деньги платят. И тратить их особо некуда. Разве только на местное вино, которое стоит сущие гроши. В ближайшем посёлке его продавали в сельпо в трёхлитровых банках, закатанных жестяными крышками. Как компот. Перед отбоем мы с мужиками и девчонками - вожатыми и воспитательницами других отрядов - затоваривались, а после отбоя собирались где-нибудь, бренчали на гитаре, пели... Кто-то с кем-то исчезал в темноту... Чем не жизнь!
И пионеры особых хлопот не доставляли. По традиции мне доставался старший отряд - восьмиклассники. Сознательные уже люди. После отбоя кто-то с кем-то, правда, тоже норовил исчезнуть. Но это я сразу пресекал. Если парни и отрядят гонца в посёлок и раздавят на десятерых трёхлитровую банку сухого - на это я ещё закрывал глаза. А трагедии в веронском стиле мне не были нужны. Одну парочку я безжалостно отправил. Пусть родители за них переживают и снижают им брачный возраст.Но девчонки и сами были, правда, пока недотрогами. Парни клюкнут немножко, вылезают в окошко, и норовят в окошко к девчонкам. Ну, так - позубоскалить. А оно закрыто. Открыта дверь на веранду. А там мы с воспитателем. Кто-нибудь из нас. Мы с ним договаривались, кто когда может уйти после отбоя. У него девушка была в соседнем лагере. А у меня в нашем. Когда было моё дежурство, она приходила. А на его дежурство приходила иногда его девчонка. А мы с моей шли на посиделки.
Всё было тип-топ. Вот жаль только, моя девчонка, которую я знал ещё по прошлому году, после второй смены уехала. Послали на языковую практику за границу. Как не уехать... Не всякому студенту-педику такое обламывается... Тем более студентке-педичке. Ещё выскочит там и не вернется... Но моя обещала, орошая мою грудь слезами.
А пока что делать, я не знал. Всех девчонок-то уже давно расхватали. Осталась одна старшая воспитательница - пожилая матрона. Лет тридцати.Мы с воспитателем, таким же студентом, как и я, - только пединститута, - встречали третий заезд, ребята выходили из автобуса, он выкликал фамилии и ставил галочки в списке. А я смотрел, что за публика подобралась. Парни, конечно, - хулиганы, двоечники, курильщики и выпивохи по школьным сортирам. Я их видел насквозь. Сам был таким.
Девочки производили впечатление. Уже подкрашенные, подмазанные, юбчонки коротенькие. На каблучках. В лагерь-то пионерский! Смех! Форсят. Таких я тоже видал. Хулиганы к девчонкам только сунутся - получат отлуп по всем статьям. Да они особо и не сунутся. Из секса у них пока только матерщина и мастурбация.
Одна девочка спрыгнула с подножки автобуса с этюдником через плечо. Скромно одетая. Шортики, маечка, спортивные тапочки. В руке у неё была сумка, она попыталась повесить её на другое плечико, а этюдник чуть не уронила. Я подхватил. Она улыбнулась: спасибо... Стрекоза четырнадцатилетняя. Но уже что-то начало появляться. Худенькая больно... Надо будет её подкормить, вспомнил я выражение моей мамы. Мама всех подкармливала, кто только ей попадался.
Я держал этюдник. Повесил его себе на плечо. - Я - твой вожатый, - сказал я. И представился по имени-отчеству. - Как твоя фамилия? - спросил у неё. Она сказала, немного испуганно посмотрев на меня. - Эй, отметь! - крикнул я воспитателю, повторив её фамилию. А как зовут, не спросил... По списку посмотрюМы всех построили и повели в свой корпус. Этюдник девочки всё висел на моём плече. - Ты чего? - удивлённо спросил у меня воспитатель, подходя со списком. - В художники записался? - А если бы у меня рояль висел на плече, ты бы решил, что я - Эмиль Гилельс?
Ребята размещались в палатах, а мы с воспитателем ещё раз просматривали список у меня в комнате. Этюдник я поставил в углу комнаты и забыл про него.
Девочка заглянула в комнату и сказала: можно мне мой этюдник? Я посмотрел на неё, потом поискал глазами этюдник. - Вот он! - Хотя... - она замялась. - Пусть он лучше будет у вас, если можно. Мне его и положить негде. Тумбочка только, да и та на двоих. - Я сказал: конечно. Заходи и бери, когда нужен. Дверь всегда открыта. Даже когда меня нет. Девочка сказала: спасибо! - И улыбнулась. Пигалица, конечно. Но воспитатель подозрительно посмотрел на меня и на неё, сдвинув очки. - Не смотри, глаза лопнут, - сказал я. -- Коллега ничего не сказал.
Когда все разместились, мы повели их на пляж . Жарко было. Ребята с утра в дороге. Да и мы в хлопотах. Я смотрел на девочку. Да, вообще-то уже начала оформляться. Воспитатель поймал мой взгляд и ухмыльнулся, скотина. А сам тоже на девчонок таращился. Чего уж там, большие уже. Мини-бикини.
После обеда мы всех уложили на тихий час, а сами достали из холодильника холодного местного белого. У воспитателя был старенький москвич, в пересменок он мотнулся домой, привёз маленький холодильничек. Девушку свою проветрил. Впрочем, нам и здесь никто ничего не запрещал. Я вот только остался без девушки. На всю смену. Как минимум. Воспитатель посочувствовал и, слегка, видно, окосев от жары и вина, подмигнул, мотнув головой в сторону палаты девочек. - Ты рехнулся! - сказал я. - Не зарекайся! - сказал он. - Видел, какие у них мини-бикини? Парни, наверное, уже с ума посходили...
Но у той девочки купальник был скромный. Цельный. Закрытый.
После отбоя сваливать была очередь воспитателя. Я уселся на веранде и смотрел на закат. Закаты здесь были красивые...
Я услышал сзади голос: можно мне мой этюдник?.. Я обернулся: отбой! - Девочка испуганно посмотрела на меня, повернулась и пошла в палату.
Мне стало жалко её. Нечуткая я, нехудожественная натура. Вон какая красота!.. Солнце гасло за горизонтом... Умей я рисовать... Но я и под дулом пистолета ничего не изображу.
Пистолеты, пулемёты... Ты бы ещё танк свой вспомнил, на котором в армии ездил, - ругал я себя. Это тебе девочка!.. Хрупкая... Художница... Я представил девочку на танке. Зелёном. Девочка на танке - зеленый период Пикассо. Девочка на шаре, кажется, была в голубом периоде.
Я пошёл к себе в комнату и взял её этюдник. Я не знал, удобно ли это, но я его открыл. Там были тюбики с красками, баночки с растворителями, кисточки, палитра. И два незаконченных этюда. А девочка-то действительно талантливая, похоже...
Я закрыл этюдник и бережно поставил у своего стола. Эх, солдафон! Солдафон и есть!
Утром, после завтрака, я подошёл к ней и сказал: извини. - За что? - удивилась она. - Ну... - замялся я. Она улыбнулась: ничего.
Перед отбоем я окликнул её из своей комнаты, когда она пробегала мимо из умывальника. Она заглянула. Я показал ей глазами на её этюдник. - Если хочешь... Закаты здесь действительно красивые. - Она утёрла личико казённым вафельным полотенечком.
Я сидел на веранде, а её этюдник лежал на парапете. Она подошла и взяла его. - Я пойду вон к тому дереву, - сказала она. Там лучше видно. Здесь оно пейзаж загораживает. Я кивнул.
Она вернулась, когда совсем стемнело. Я всё это время смотрел на худенькую фигурку, которая сидела на раскладном стульчике за мольбертом.
Она показала мне этюд. Я подумал, что Утрилло помер бы от зависти. Если бы был ещё жив.
Сидя рядом со мной на веранде, она сказала, что её никто никогда не учил рисовать. Как-то всё всегда само собой получалось. С детства. Её все хотят отдать в художественную школу - родители, учителя. Она даже походила туда немного, но ей было скучно. Как хочется - всё получается... А когда надо, как надо - ничего не получается...
Я подумал, что Морис Утрилло тоже никогда не учился живописи. А Джордж Гершвин - музыке... А Дмитрий Менделеев - химии... (Что, впрочем, не помешало ему защитить в Петербургском университете докторскую диссертацию на великую тему "О соединении спирта с водой"). Как не учился никогда специально военному искусству генералиссимус и генерал-фельдмаршал всех мыслимых войск Александр Васильевич Суворов...
Я косился на девчонку, которая сидела рядом и думал: ведь вот же рождаются такие... Раз в три века, наверное... Со времен Позднего Ренессанса не рождались точно... Во всяком случае, мне не известны.
Я разрешил ей работать в тихий час. Воспитатель ухмылялся, подлец.
В воскресенье мы поехали на экскурсию в танковую дивизию, стоявшую неподалёку. Такая была традиция. Танкисты считались нашими шефами. В том году каждая смена побывала и в этом две предыдущих тоже. Меня там уже знали как бывшего механика-водителя, а потом командира танка, и доверяли водить экскурсии. Самим-то им не больно хотелось париться в парке в выходной. В один старенький Т-62 пионерам даже разрешалось залезать, а я рассказывал, кто что в экипаже делает. Восхищенно интересовались в основном пацаны, но девочка-художница тоже забралась на место механика-водителя и внимательно выслушала мой инструктаж, как управлять танком, положив тонкие кисти рук художницы на огромные железные рычаги, а маленькие ступни в босоножках поставив на здоровенные педали, отполированные до стального блеска солдатскими сапогами.
Пока я вёл экскурсию дальше, она разложила этюдник под деревом и хотела порисовать, но приглядывавший за нами из будки прапор подошёл и запретил. Заслуженный металлолом, по которому карабкались пионеры, был тоже, оказывается, военной тайной. Это всех впечатлило. После традиционной каши из настоящей полевой кухни с дымящейся трубой, мы вернулись в лагерь, и все делились впечатлениями до самого отбоя. Художница сидела до темноты со своим этюдником под любимым деревом на берегу. Но закрывала его, когда кто-то подходил посмотреть, что она рисует. Обычно она этого не делала.
В следующее воскресенье был родительский день. Мы с утра всех раздали, воспитатель подался к своей даме сердца, а мне идти было некуда. Я достал холодненького из нашего холодильничка и уселся на веранде. И увидел фигурку у дерева перед этюдником.
Я подошёл. - А к тебе никто не приехал? - Я не всех раздавал. Половину раздал воспитатель. Она повернулась, улыбнулась и пожала худенькими плечами. - Да никто и не должен был. Родители за границей. Здесь у меня только бабушка. Она старенькая...
Я пошёл в комнату воспитателя, достал из его стола ключи от его драндулета, и мы поехали с девочкой на пленэр. Я знал одно место, недалеко. По дороге заехали в сельпо - я как раз получил аванс - накупили ей угощений. Надо же её подкормить.
Она писала этюд, а я валялся на траве на крутом берегу, пил местное и смотрел на неё. Потом мы спустились вниз и купались на безлюдном пляже. - Что ж ты не сказал, чтобы я купальник взяла? Не смотри!.. Отвернись!.. Иди вон туда!..
Подумаешь... Было б на что смотреть...
Приехали мы к сумеркам. Воспитатель взбеленился: где тебя носит? И где моя машина? - Я бросил его ключи на стол. - Если это машина, то я - китайский император.
С неделю, пока в тихий час девочка писала пейзажи, я возился с драндулетом воспитателя. В следующую субботу я мотнулся к девочке домой и привёз её бабушку. Позвонили ей, конечно, накануне. Ах, ох, сынок, не чаяла... - я грузил бабку с её корзинками. - Пирогов-то еле успела напечь... Покушай вота, стало быть... Горячие ещё... С грибами, однако...
Бабушка у нас осталась ночевать. В комнатке воспитателя. Тот всё равно опять слинял к своей даме. В воскресенье мы бабушку на пляж повели. Купальник ей в сельпо купили. Ах, ох!.. Уж, поди, сто лет!..
Повели накормить в столовку. А она взяла свою тарелку и заковыляла на кухню на толстеньких коротких ножках. Это кто ж так кашу варит? Это какая ещё такая Технология? Ну-ка, позовите её сюда! Ужо я её научу кашу-то варить! Технологию вашу!
Еле-еле утащили вечером из кухни. Она с поварихами подружилась и они испекли вместе огромный пирог. На завтрашний завтрак пионерам. Нам с её внучкой досталось по горячему куску. Мы повезли бабку домой. Девочку со мной отпустили. На прощанье бабушка шепнула мне: ты уж там пригляди, сынок!.. И перекрестила меня.
Воспитатель мой теперь вообще никогда не ночевал. Да мне всё равно деваться было некуда. Мы с девочкой после отбоя сидели на веранде. Она писала ночные пейзажи.
Странно - вид был вроде один, а пейзажи у неё получались разные...
Меня как-то вызвал начальник лагеря. Ты это... Ты того... Директор был молодой парень. Выпускник-педик. Что ты блеешь? - оборвал его я. - Кого - того?Сигнализируют? Плюнь им в лицо! Они мне родственники. Дальние. Бабку видал? А родители за границей. Он сглотнул слюну и кивнул. Инцидент был исперчен.
Как-то я задремал в кресле на веранде, когда она писала пейзаж ночью. Воспитатель взял выходной и куда-то провалил на своём драндулете. Мной починенном. День у меня выдался тяжёлый. Проснулся я всё-таки с рассветом, заглянул к парням и девочкам. Моя дальняя родственница спала в своей постельке. Я пошёл досыпать в свою комнату. На столе стоял этюдик. Лунная дорожка на воде, тоненькая девичья фигурка...Я спрятал этюдик подальше.
Однажды ночью она отложила кисти и сказала: пойдём купаться...
Смена кончилась... Все сели в автобусы и уехали. Мы с воспитателем, отчитавшись, сели в его драндулет и уехали тоже.
End of story...
Комендантша в моей общаге сказала: тебе записка. Там было одно слово: позвони.
Я позвонил. Приезжай. Бабка пощупала меня и сказала: исхудал, однако, совсем. Надо тебя подкормить...
Девушка покраснела: мы с бабушкой позвонили родителям. Рассказали про тебя. Мне одной с бабушкой трудновато. А ей со мной... Родители сказали, что ты можешь жить у нас... Если хочешь... - Малышка готова была расплакаться.
Моя любимая её работа - "Девочка на танке". Мелко плавал Пикассо со своей "Девочкой на шаре".
В ближайшее время подписчикам нашего журнала будет выслана ссылка не скачивание полной версии "баек" в pdf-формате. Тех кто еще не подписчик или даже не знают что это, милости прошу узнать и подписаться здесь.
Алексей Кондратьев. Байки морпеха. Часть 5-я.
НОСТАЛЬГИЯ
Мы, русские, как известно - загадочная душа. Одно из проявлений этой загадочности - жуткая ностальгия. Уезжаем за тридевять земель и там жутко тоскуем по родине. Кто нас, спрашивается, гнал?
Один знакомый местный трактирщик - прямодушный и грубоватый немного, как знаменитый гашековский трактирщик Паливец - посмеивается: чудной вы, русские, народ. Приедете за три моря и подавай вам то, что вы лопаете и пьете дома - этот ваш суп-борьстч, котлеты, холюбцы - или как их? - да солёных огурцов и водки. Надо же - за тыщи вёрст с родиной не расстаетесь...
Местный Паливец еще не знает, что загадочность русской души простирается так далеко, что мы испытываем ностальгию, даже никуда с родины не уезжая.
В Москве есть ресторан, который так и называется - "Ностальгия". Хороший, дорогой ресторан - прекрасная кухня. "Ностальгия" - это его романтическое официальное название. На вывеске скромными буквами написано - ЗАО Ностальгия. А крупными - строгая надпись "СТОЛОВАЯ 5 МОСГОРОБЩЕПИТА". Вы заходите туда и садитесь за столик со скатертью в дырках. Живописные такие дырки, как на модных джинсах. На заслуженной потрескавшейся щербатой тарелке унитазного фаянса лежит стопочка серого хлебца. Рядом - старый, потускневший, но начищенный железный прибор советских времен со стеклянными баночками - соль, перец и горчица. Помните, как было в столовках? Любой мог зайти, намазать хлебушка горчичкой, посолить, поперчить, достать потихоньку из кармана четвертинку и налить под столом в граненый стакан, свистнутый со стойки.
В ностальгическом ресторане изо всех сил стараются воспроизвести обстановку. Мимо вас гордо ходят - вас не замечая - хорошенькие официантки. На них - перекошенные наколки на платьях фасона 50-70-х, старомодные чулки со швами, которые перекручены, растрепанные прически... (Наколки - это такие переднички, которые прикалывались к платью булавками, а не то, что вы подумали.)
Придя, вы сначала радостно мажете горчицей хлеб и роняете ностальгическую слезу на рваную крахмальную скатерть. Потом чувствуете, что неплохо бы и чего-нибудь посущественней. Да и... А с собой - вы не догадались. Чтобы разлить под столом. Вроде не те времена. Вы озираетесь по сторонам и начинаете безуспешно и безнадежно привлекать к себе внимание: барышня! Барышни шастают мимо с достоинством и заказом кому-то другому. Вы уже набираетесь смелости едва не поймать официантку за подол, а она оборачивается и возмущенно говорит: мужчина! Вы что, не видите - я занята! Вы постепенно накаляетесь и начинаете старорежимно скандалить: безобразие! Позовите администратора! Дайте жалобную книгу!
Видя, что клиент созрел, официантка подводит к вам охранника ростом за два метра. В форме Дяди Стёпы. Белая гимнастёрка с портупеей и синими погонами, на которых красные Т-образные лычки старшины, тёмно-синие галифе с красным кантом, надраенные хромовые сапоги, белая фуражка с красным околышем и звездочкой. На груди - значки: Ворошиловский стрелок, Готов к труду и обороне, воин-спортсмен...
Красавица возмущенно тыкает в вас пальчиком: он пьян! Выведите его, товарищ милиционер! Дядя Стёпа берет под козырёк: пройдемте, гражданин. Вы удивлённо возмущаетесь ещё больше, вскакиваете и швыряете на стол дырявую крахмальную салфетку.
Дядя Стёпа вас выводит, подводит к буфету, вам наливают сто грамм в граненый стакан и дают бутерброд из черного хлеба с селедкой - от заведения. И вы хохочете с Дядей Стёпой и крепко жмете друг другу руки. Вы вернулись в страну своей юности и молодости...Многим нравится. Отбою от посетителей нет.
Моя русская душа ничем от других русских душ не отличается. Я тоже испытываю жуткую ностальгию. А сам живу за границей едва не половину своей жизни. Вот ведь загадочная русская душа... Но будь я проклят, если и в Африке я не пил русскую водку, закусывая русскими же чёрным хлебом и селедкой. Умудряясь добывать всё это даже там, где происходили перевороты и шли войны.
Не говоря уж о других, более доступных для доставки русских деликатесов странах - расположенных на одном с Россией континенте. Порой, правда, приходилось, перебиваться с Something Special de Lux на Chivas Regal - Royal Salute, под иранскую икру и норвежскую селёдку, но это были не лучшие времена.
И здесь, на Кипре, сам стряпаю дома борщ и голубцы. Водку, правда, уже не пью - русская печень не позволяет. Русская душа, видно, помещается не в печени. В печенках у русского человека сидит заграничная жизнь.
53
САМУРАЙ РУССКИЙ
Я вытащил из почтового ящика газету. А из неё выпал конверт. Я подхватил его и прочёл: Посольство Японии. И своё имя.
Из конверта я вытащил карточку-приглашение. С золотым обрезом. Золотыми иероглифами что-то написано... По-японски, надо полагать...Этого языка я не знаю. Но, судя по всему, это приглашение на приём. Но когда? В честь чего? Как одеваться? И с чего это меня японцы зовут?
Я повертел карточку и обнаружил на обратной стороне перевод на английский. Ага...Стало понятнее, но не совсем. Обычно в карточках приглашений имя вписывается от руки. Или впечатывается на машинке. Моё было вытиснено типографским способом. Золотыми же буквами.Ничего не понимаю. И время какое-то странное... Час дня. Это что, ланч, что ли?
В назначенный день я стоял перед дверью посольства, под флагом с восходящим солнцем. За десять минут до назначенного времени. Раз ланч, опаздывать нельзя. На коктейль положено приходить минут на десять позже.
Едва я приблизился к двери, она открылась. Я вошёл. Внутри меня встретил маленький японец в серых брюках и своего рода фраке с фалдами особого покроя. Это у них самый торжественный наряд. Даже сам император Хирохито в таком ходит.
Японский дипломат согнулся едва не пополам. Я тоже поклонился. Он сказал: здравствуйте. Добро пожаровать. - В японском языке нет звука "л". Это единственное, что я про него знаю. Японец пригласил меня жестом, снова согнувшись пополам.
Я огляделся. Ничего себе посольство у них... Я тут раньше не бывал.
В зале, куда мы прошли, никого не было. Пока я озирался по сторонам, появилось ещё три японца. В таких же костюмах, как и мой провожатый. Они поклонились мне. А я им. Один был пожилой. Мой провожатый сказал: его превосходительство... На этот раз он довольно удачно произнёс букву "л". Я ещё раз поклонился. Посол подошёл и подал мне руку. Я осторожно пожал маленькую руку японца и склонил голову снова. Сопровождающие его японское превосходительство лица согнулись пополам, едва не стукнувшись лбами об пол. Что, вообще, происходит? Посол показал на два кресла на гнутых ножках, между которыми стоял низенький чёрный столик тонкой восточной резьбы. Мы сели. Остальные продолжали стоять.
Что всё это значит? Может, они перепутали меня с нашим министром иностранных дел? На столике стояли хрупкие фарфоровые чашечки с сакё. Посол взял одну. Я тоже. Он стал что-то говорить. Мой провожатый, который стоял за спиной, мне тихо переводил. - Хотя наши страны и находятся в состоянии войны, но он, как посол, отдаёт дань боевому искусству и благородству русского воина, который по своим достоинствам может считаться японским самураем. - Я ничего не понимал. Но выпил тёплое сакё.
В это время дверь в противоположном конце зала открылась, и посол встал. Я тоже.Ещё два сотрудника в таких же парадных костюмах ввели в зал под руки очень старого, седого японца. С длинными седыми усами. В простом чёрном костюме, вроде ниндзя... Старик был очень старым. Еле шаркал ногами. Посол встал и глубоко поклонился ему. Я тоже. Что всё это значит?
Старика подвели к нам. Он посмотрел на меня подслеповатыми морщинистыми щёлочками и заговорил. Переводчик-провожатый переводил.
- Он говорит, что считает вас не только самураем, но и своим сыном. Он не может отдать меч своего прадеда - это семейная реликвия, которая передаётся из поколения в поколение, но этот меч - точная копия того. И изготовлена потомками тех же оружейников. По всем правилам изготовления японских самурайских мечей. Ручная многослойная ковка, если вы знаете...- Я слыхал. - Ёшироку-сан заказал его специально для вас. - Старому японцу подали меч в красивых ножнах, с красной кистью, и он с поклоном протянул его мне. Посол почти сложился пополам. Остальные тоже. Я с поклоном принял меч, не понимая, за что такая честь.
Старенького Ёшироку-сан увели, а я стоял с самурайским мечом в руках, не зная, что с ним делать. И вообще ничего не понимая. Я повернулся и растерянно посмотрел на своего провожатого переводчика. Он с благоговением сказал: Ёшироку-сан - член императорской семьи. Вы спасли его внучку... - Посол показал жестом на открывшуюся дверь. Там был виден накрытый стол.
Когда я увидел девушку в кимоно, я всё понял.
Некоторое время назад я возвращался домой поздно вечером. Проезжая по улице, заметил, что два каких-то подонка пристают к девушке. Маленькой. Я остановился, вышел, взял подонков за шиворот и стукнул лбами. Они отключились. На меня с рёвом набросилось ещё три. Я ещё не забыл, чему меня учили. В морпехучиле.
Девочка лежала на тротуаре. Похоже, без сознания. Я приложил палец к артерии на шее. Бьётся... Я поднял лёгонькое тельце на руки и положил на заднее сиденье в машину. Она очнулась. И села. - Всё в порядке... - сказала она. - Я просто испугалась. - Мне показалось, что она произнесла: испугарась. - Ты уверена, дочка? Может, отвезти тебя в больницу? - Нет, нет, не надо... Ничего не случилось. - Опять прозвучало вроде как "не сручирось". С лица вроде узбечка... Долбаные скинхеды! Уже на девочек кидаются! - Позволь я тебя осмотрю... Не бойся, я умею... - Она доверчиво смотрела на меня. Я осмотрел её и осторожно ощупал. Маленькая, худенькая. Как птичка... Вроде цела... - Так куда тебя отвезти? - Она назвала адрес. Я отвёз и довёл её до двери. - Не ходи больше поздно, дочка! Придурков в Москве хватает... - Она потянулась и поцеловала меня.
И я, в сущности, забыл об этом случае. А она вон кто оказалась... А нашла, меня, видно, запомнив номер машины. Посольство навело справки...
Японский городовой!..
Меч я повесил на стену. Между военно-воздушным кортиком отца и своим военно-морским. А она готовит на кухне суши. Из каких-то особых листьев морской капусты и риса, которые им присылают в посольство из Японии. И каких-то гадов морских, которых покупает здесь. И вежливо зовёт меня с поклоном: Арексей-сан!..
Теперь я понимаю, почему у меня такая маленькая кухня. И вообще вся квартира. Больше-то и не надо...
55
ДУМЕЛА, РА!..
И в Африке бывает прохладно. Или к жаре привыкаешь... Июль-месяц на дворе... Самая зима в Южном Полушарии. Я вышел из дому и зябко повёл плечами. Посмотрел на градусник на веранде. Плюс 20... Колотун.
Подошёл к машине. Открыл дверь, чтобы сесть за руль. И... увидел на заднем сиденье спящую девочку. Местную. Чёрную. Маленькую. Лет десять-двенадцать... На ней была только набедренная повязка. Девочка была чумазая. Даже на её тёмной коже это было заметно.
Я осторожно прикоснулся к её ножке. Она вскочила и села на сиденье. Похлопала спросонья ресницами больших красивых глаз, потом потёрла их кулачками - совсем, как наши дети это делают - и выскочила из машины. - Думела, ра! - сказала она вежливо. На языке сетсвана это значит - здравствуй, мужчина. - Думела, ма! - ответил я. Что на том же языке значит - здравствуй, женщина. Женщиной она, конечно, не была, но я счёл уместным употребить самую вежливую форму приветствия в их языке, чтобы девочка меня не боялась. Но она меня, кажется, и не боялась. Видно, внушил доверие, ответив на её языке. Она просто смотрела на меня. - Что ты здесь делаешь? - продолжал я на её родном языке. - Греюсь, - улыбнулась она, обхватив ручками голые плечики. Я снял с себя пиджак и накинул на неё.
- Извини... Я убежала от белых охотников. Вернее, браконьеров. Сейчас охота ещё не разрешена, но они убили антилопу. Я собирала травы, и спряталась в буше. Но они меня заметили. Я побежала, но они догнали меня на машине, поймали и связали. И бросили в машину. Рядом с убитой антилопой. Кричать было бесполезно. Вокруг - саванна.
- Я понимаю по-вашему, - продолжала она. - Один сказал: может, тоже съедим? Другой ответил: надо делиться с крокодилами! И они рассмеялись.- Мне было страшно, но я очень сильная и ловкая. Я сумела дотянуться до верёвки и развязала узел зубами. Они по очереди отхлёбывали из бутылки и распевали песни. Я улучила момент, и спрыгнула с машины, когда она притормозила на повороте к реке (имеется в виду Лимпопо - прим.авт.) И нырнула в буш. Это уже была почти окраина города. Было уже темно. Я побоялась идти обратно. И было холодно... И ночью в саванне на охоту выходят львицы. Извини, пожалуйста. И благодарю тебя, ра.
Девочка была очаровательная. Я улыбнулся и протянул ей руку. - Зайди в мой дом, ма, - вежливо сказал я. - Ты помоешься, и я тебя накормлю. А потом я отвезу тебя на машине. - Девочка нерешительно улыбнулась. Я взял её за маленькую чумазую ладошку, и повёл в дом.
- Ты умеешь пользоваться душем? - спросил я её, заведя в ванную. - Ты считаешь меня совсем дикаркой? - обиделась она. - Моя мама была горничной в гостинице! - гордо сообщила она мне.
Я принёс ей свою чистую рубашку и свежее полотенце. Она стояла под душем. Тоненькая, перегибистая фигурка...
- Мою маму выгнали из племени, - рассказывала она, сидя в кухне в моей рубашке и уписывая омлет с сыром, который я ей приготовил, и запивая его тёплым молоком. - Вождь считал, что она забеременела мной от белого. Наверное, так и было. Видишь, кожа у меня не очень тёмная... - она протянула ко мне тонкую руку. - Но про отца своего я ничего не слыхала... Гостиница закрылась - это был просто охотничий дом в саванне. А в племени маму не приняли. Она поцеловала меня и ушла. Не знаю, куда... Я была совсем маленькой. Она знала, что племя меня не бросит. Меня не бросили. Но и не очень любят... Но один наш охотник хочет взять меня замуж, - доверительно сообщила она. - Он даже бился с другим, который тоже хочет меня взять, - гордо добавила она. Замуж... Я смотрел на маленькую худенькую девочку в моей рубашке. 58-го размера... Девочка уплетала тосты с маслом и джемом за обе свои коричневые щёчки. Впрочем, у них в этом возрасте выходить замуж - нормально...
- Но я не хочу замуж, - продолжала девочка, доев омлет и тосты и отпивая из кружки молоко. - Я хочу учиться. Я хочу стать учительницей. Или врачом. Я жила с мамой в гостинице. Меня немножко учил старый владелец. Белый... Он был добрый. Раньше был учителем в школе. А в племя к нам приезжали врачи. Ра и ма. Чёрные. Но не из наших. По-нашему не говорили. Но тоже добрые.
Девочка допила молоко и спрыгнула со стула. Моя рубашка доходила ей до пят. Взяла посуду со стола, отнесла в мойку и стала мыть. Совсем она не дикарка. Ну, да - ведь она родилась и жила в гостинице с мамой-горничной. А когда гостиница закрылась, мама привела её в родное племя. И оставила там. Потому что знала, что племя её дочь не бросит. А что с ней самой будет - не знала. Что-то с ней теперь... Наверное, ничего хорошего, раз дочь не забрала... А может, устроилась, но дочь помешала бы. Мир сложен. В Африке тоже.
- Знаешь, дочка, мне пора на работу. Я и так опоздал. Ты оставайся дома, а я поехал. Я приеду в обед, мы пообедаем, и я отвезу тебя. Хорошо? - Девочка послушно ответила: ра!..
Я сел в машину и уехал. По дороге с работы я заехал в магазин "Мальчики и девочки", купил ей бельишко и платьице. Чёрной продавщице показал: девочка примерно вот такая... И приложил ребро ладони к своему плечу. Продавщица ответила: ра!..
- Я приготовила тебе обед. Из того, что нашла у тебя в холодильнике, ра. Получилось наполовину по-нашему, по-африкански, наполовину - по-вашему, белых. Я старалась... Одна наша ма, которая работала с мамой в гостинице поварихой, учила меня. Я помогала ей. А может, мне стать поварихой?..
Девочка была очаровательна. Обед был замечательный. После обеда мы поехали с ней на рынок и накупили подарков для их вождя. Целую корзину всяких фруктов, мяса и рыбы. И ещё каких-то тряпок и украшений, которые выбрала девочка. Она что-то загрустила...
Я долго кланялся вождю, поставив корзину у его ног, и выражая ему почтение в самых изысканных выражениях, которые знал в его языке. Вождь сидел с каменным лицом.
Девочка проводила меня до машины. В прекрасных её глазах стояли слёзы...
Мы в Африке дверей не закрываем. Я приехал с работы поздно вечером и ещё подъезжая к своему дому увидел, что у меня горит свет.
Она что-то стряпала... - Думела, ра! - сказала она. - Думела, ма! - оторопело ответил я. - Прими душ и садись за стол. Я почти закончила, - сказала она просто.
- Может, тебе не понравится... Это наша, африканская еда. - Она покраснела. Так, что это было заметно даже на её тёмной коже. - Батат, ямс... Апельсинов-лимонов нарвала. Сколько дотащила... Бананы поджарила... Саранчи... Червяков белых... В пальмовом масле. Мёду диких пчёл немножко набрала. Баобаб тут недалеко с дуплом... Ты кашлял тогда. Я тебе ройбос заварила... (лечебная трава)
Я, конечно, дипломат. И морской пехотинец... Государственные перевороты... Войны... Но на глазах у меня едва не выступили слёзы.
- Вождь сказал, что раз я вошла в твой дом и провела в нём день, я - твоя ма. Охотники, которые хотели на мне жениться, больше этого не хотят...
Да... Нашёл себе на голову приключения... И девочке... Добрыми намерениями выстлана дорога в ад... А ведь столько лет в Африке...
В посольстве сказал, что взял местную прислугу. Офицер безопасности подозрительно посмотрел на меня. В местной школе договорился насчёт неё.
- Возьми меня с собой, ра! Я ведь твоя - ма!.. - плакала она в аэропорту, провожая меня, когда кончился мой срок службы в той стране. Я тоже плакал, прижимая её к себе... Консул смотрел на нас подозрительно. Хорошо, что он по-местному не понимал…
А я уже определил её в учительский колледж в соседней стране... И заплатил за всё обучение. И открыл счёт на её имя в местном банке. Конечно, она стала мне как дочка... Но как-то она обтёрлась бы в России? И куда меня пошлют дальше? А это её родина...
Я сидел в самолёте, пил виски и плакал.
58
ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО
Нашу часть передислоцировали на Кавказ. Что хорошо. Правда, в неспокойную зону. Что плохо.
Правда, на самый берег моря. Что хорошо. Правда, обстановка была не курортной. Что плохо.
Правда, купаться в море всё равно было можно. Что хорошо. Правда, оставляя на пляже вооружённых дозорных. Что плохо.
В ближнем посёлке рынок был живой иллюстрацией к "Книге о вкусной и здоровой пище". И в эту книгу можно было ходить - что хорошо. Правда, живым можно было не вернуться. Что плохо.
Правда, местные в целом относились к нам неплохо. Что хорошо. Однако, командование предупредило нас, что доверять им шибко нельзя. Что плохо.
Правда, мы всё равно любили посидеть в местных харчевнях, выпить домашнего вина, и местная кухня была мало похожа на военный паёк. Что хорошо. Правда, ходили всегда по трое-четверо, и один из нас прихватывал пистолет, запасную обойму, и рацию, и не должен был ничего пить. Что плохо.
Местные девушки были собой хороши. Что хорошо. Правда, джигиты могли за них зарезать. Что плохо.
Однако мы всё равно умудрялись с девушками полюбезничать, и девушки украдкой строили глазки бравым морпехам. Почти все в посёлке говорили по-русски. Что хорошо. Правда, девушки больше помалкивали, и обмен любезностями с ними был ограничен. Что плохо.
В одной харчевне, правда, дочь хозяина, подавая нам вино и блюда, весело болтала с нами, а на меня и вовсе посматривала с явной симпатией - то есть, были девушки и посмелее. Что хорошо. Но её усатый папаша смотрел на неё с явной угрозой. Что плохо.
Чтобы его задобрить, мы предложили ему быть нашим поставщиком по выходным для тех, кто в увольнение не попал, и он с радостью согласился. Что хорошо. Правда, привозил он всё к КПП на тележке, запряженной осликом, сам. Что плохо.
Однако с его дочкой мы всё равно могли видеться и болтать. Что хорошо. Правда, только в харчевне. Что плохо.
Было где побродить и продегустировать отличного местного вина и в других местах живописного посёлка. Полюбоваться горными и морскими пейзажами окрест него. Что хорошо. Правда, однажды мы с тремя товарищами, с которыми пошли погулять, очнулись неизвестно где, со связанными сзади руками. Что плохо.
Наступило утро. Что хорошо. К нам подошла горилла, заросшая бородой до бровей, и на ломаном русском сообщила, что если сегодня они не получат запрошенную сумму, завтра нас зарежут. Что плохо.
Правда, весь день нас кормили и поили, и даже шашлыком, который вооружённые до зубов и сплошь заросшие гориллы - одни горящие глаза торчали - жарили на костре. Что хорошо. Но вечером сказали, что денег они не получили, и жить нам осталось до утра. Что плохо.
Однако ночью, когда костёр погас, я почувствовал, что кто-то перерезает верёвку на моих руках и суёт в руки нож, и я смог перерезать верёвку на руках моих товарищей. Что хорошо. Но куда идти, да ещё в кромешной тьме, мы не знали. Что плохо.
Тем же ножом сняв часового, мы потихоньку отбежали от лагеря и нашли какую-то тропинку между камнями. Что хорошо. Правда, мы не знали, куда она ведёт. Что плохо.
В это время я почувствовал, что чья-то маленькая рука берёт меня за руку. Что хорошо. Доведя нас до КПП, девушка исчезла в темноту, а нас товарищи напоили вдрызг. Что плохо.
Дорогу туда, где мы были, мы запомнили, поскольку тогда вскоре взошла луна. Что хорошо. Но командование не разрешило никаких действий. Что плохо.
Однако в тот же день к КПП пришёл хозяин харчевни, вызвал меня и хотел зарезать за то, что я похитил и обесчестил его дочь, как мне объяснил пришедший со мной переводчик. Ничего хорошего. Но отец поверил моим клятвам и, плача, сказал, что дочь пропала. Ещё хуже. Мы снова пошли к командиру части и сказали, что наш воинский долг - защищать местное население, иначе непонятно, зачем мы здесь, - тем более, что местные уже защитили нас, - и командир, поколебавшись, дал добро. Что хорошо. Но это была уже война. Что плохо.
Когда стемнело, мы, четверо бывших заложников, и несколько добровольцев, надев бронежилеты, взяв дополнительный боезапас и вымазав сажей лица, смогли выступить. Что хорошо. Правда, ночь была безлунной, поскольку небо было затянуто облаками, и было совершенно темно. Что плохо.
Но у нас четверых на касках были приборы ночного видения, и вместе мы нашли место. Что хорошо. Однако там никого не было... Что плохо.
Однако угли кострища были ещё тёплыми - значит, недалеко ушли. Что хорошо. Однако неизвестно куда. Что плохо.
Через свои приборы мы заметили слабый отсвет костра - не так далеко. Что хорошо. Правда, как туда пробраться, не переломав руки-ноги и не свалившись в пропасть, мы не знали. Что плохо.
Однако добрались. Что хорошо. Девушка была подвешена на дереве за ноги. Что плохо.
Наш снайпер снял часовых, а всех, кто сидел у костра, мы уложили сразу. Что хорошо. Правда, двое или трое, кто был подальше, дав пару очередей, сбежали. Что плохо.
По каске мне дзенькнула пуля. Каска круглая, что хорошо. Правда, пуля порвала чехол. Что плохо.
Товарищ перерезал верёвку, я подхватил девушку, которая, как я думал, была без чувств, но она открыла свои прекрасные газельи глаза. Что хорошо. Правда, ни идти, ни стоять она не могла. Что плохо.
Я держал её на руках, сидя на камне, а когда она успокоилась, посадил к себе верхом на плечи и понёс, держа за голые коленки. Она несла мой автомат, повесив его себе на грудь; а каску сняла с меня и надела на себя, и смотрела вокруг через прибор ночного видения. Видно, всё это ей помогало оправиться от шока. Что хорошо.
Однако когда её отец увидел свою дочь верхом на мне, в моей каске, с голыми коленками и с моим автоматом на груди, я думал, кавказского джигита хватит русский Кондрашка. Он схватился за сердце, упал на лавку на веранде харчевни, и закатил глаза. Что плохо.
Но мы его быстро откачали. Аптечка первой помощи есть у каждого морпеха. А нас был взвод. Что хорошо. Но выпить и закусить, как предложил нам отец, который теперь плакал от радости, было нельзя. Что плохо.
Девушка, сидя на стуле и вытянув ножки, зашивала чехол на моей каске. Что хорошо. Я осмотрел её лодыжки. Они были в сильных кровоподтёках, синяках и ссадинах, и неизвестно было, какие на ней могли быть повреждения ещё. Что плохо.
Я связался по рации с частью, доложил о результатах операции и попросил, чтобы приехал врач, и он приехал на козле с двумя автоматчиками. Что хорошо.
С позволения отца он осмотрел девушку вместе с ним в соседней комнате, куда я отнёс её и уложил на постель. Врач вышел и сказал нам, что хотел забрать её в свой лазарет, но отец не разрешил. Что плохо.
Наш врач сказал, что сделал сейчас всё, что мог, и что будет приходить каждый день с нашей медсестрой Катей, которая будет делать массажи, и что это отец разрешил. Что хорошо. Девушку мы больше не видели. Что плохо.
Мы всё-таки пропустили по стаканчику и врач увёз на своём козле большую оплетённую бутыль. Что хорошо. Непонятно было всё-таки, что с нашей спасительницей. Что плохо.
Утром мы получили благодарность перед строем, а мне, как командиру, было обещано представление к "За отвагу". Что хорошо. Я сказал, что отвагу проявили все одинаковую, и награждать надо или всех, или никого, но командир части рявкнул, что решать будет сам. Что плохо.
Из того, что парни говорили, когда мы приканчивали дедову бутыль, я заключил, что они меня правильно поняли. Что хорошо. Но штабной писарь сказал, что представление было сделано. Что плохо.
Но медаль мне не дали. Что хорошо. Другим тоже ничего не обломилось. Что плохо.
Впрочем, награду мы всё-таки получили. Наутро у КПП стояла дедова тележка, со всех бортов которой свисала и валилась книга о вкусной и здоровой пище в натуральном виде. Что хорошо. Тележка была без ослика, правда. Что плохо. Пришлось тащить её обратно самим.
Врач сказал, что с девушкой всё обошлось, поскольку подоспели мы вовремя - провисела она недолго. Что хорошо. Но её дядя, который живёт в областном центре, всё же забрал её, чтобы показать в областной больнице, и обратно она не вернётся. Что плохо.
Когда мы снова пришли в таверну, отец долго и крепко жал нам руки и что-то горячо говорил по-своему. Что, конечно, хорошо, но мы, правда, ничего не поняли. Что плохо.
И денег он с нас не взял. Что тоже плохо.
Мы прихватили с собой в следующий раз нашего переводчика, чтобы спросить - как дочка, и сказать что мы не будем ходить в его харчевню, если он не будет брать с нас денег, а старик ответил, что мы все теперь - его сыновья, а с сыновей денег не берут, а дочка поправилась. Что хорошо. А если перестанем к нему ходить, то кровно обидим. Что плохо.
Подошедшие местные слышали всё и сказали, что многие из них считали, что русские военные здесь незваные гости, а некоторые даже сочувствовали тем, кто скрывается в горах, но теперь разобрались, кто друг, кто враг, и русский военный может зайти в любой дом в любое время, как почётный гость, а шакалов, сбежавших от нас, джигиты уже выловили и перерезали. Что хорошо. Нас предупредили, что если мы ещё заикнёмся про деньги - можем вообще из части не выходить. Что плохо.
По почте я получил закапанное слезами письмо и фотографию. Что хорошо. Я прикрепил фотографию над своей койкой, но у меня её кто-то спёр. Что плохо.
Дядя привез оригинал и сказал, что не смог справиться с этой дикой горной козой. Что хорошо. Но папаша по-прежнему бдил, даже ещё больше. Что плохо.
Джигиты сказали, что перестанут считать меня джигитом, если я её не украду, и готовы помочь. Что хорошо. Ей было пятнадцать лет, я гремел под гражданский суд и под военный трибунал. Что плохо.
Я не спал ночами и сидел на пляже, в полной форме и сапогах; со штык-ножом за одним голенищем и трофейным штайером за другим. Я чуть не выстрелил из него, когда услышал, что кто-то потихоньку подкрадывается. Она села рядом и прижалась. Что хорошо.
А медсестру Катю джигиты украли. Что хорошо.Свадьба была на всю округу. Вся тамошняя наша часть получила увольнительные. Кроме караула, наряда и занятых на боевом дежурстве. Что для них было плохо. Но их меняли каждые восемь часов. Что хорошо.
И мы там с моей любимой были и мёд-пиво пили. Вернее, вино-чачу. Вернее, пил я. Она ничего не пила. Что хорошо. Она палила из моего штайера в воздух.
Другие гости - из карабинов немецких егерей, которых их отцы зарезали кавказскими кинжалами в Великую Отечественную. Командир отобрал у меня нештатный штайер, а отец - дочку. Что плохо.
Меня перевели в другую часть и я нашёл её только через год - джигиты помогли. Что хорошо. Но поздно. Она была замужем. Что плохо. Ребёнок. Что хорошо. Белобрысый...
С джигитами я напился в хлам. Что плохо. Каждый поднимал тост за меня и честь выдать за русского джигита свою сестру. Или дочку - когда подрастёт. Что хорошо.
62
ДЕВОЧКА НА ТАНКЕ
Мне понравилось работать вожатым в пионерлагере. В прошлом году меня загнали почти насильно - комсомольское поручение дали. Еле уговорили на одну смену. Но мне так понравилось, что я остался и на две других. А в этом году сам явился перед каникулами в комсомольский комитет и попросился. Там удивились, но одобрили мой порыв. А чего такого. Живешь всё лето на свежем воздухе, причём за здорово живёшь. Мало того - ещё и деньги платят. И тратить их особо некуда. Разве только на местное вино, которое стоит сущие гроши. В ближайшем посёлке его продавали в сельпо в трёхлитровых банках, закатанных жестяными крышками. Как компот. Перед отбоем мы с мужиками и девчонками - вожатыми и воспитательницами других отрядов - затоваривались, а после отбоя собирались где-нибудь, бренчали на гитаре, пели... Кто-то с кем-то исчезал в темноту... Чем не жизнь!
И пионеры особых хлопот не доставляли. По традиции мне доставался старший отряд - восьмиклассники. Сознательные уже люди. После отбоя кто-то с кем-то, правда, тоже норовил исчезнуть. Но это я сразу пресекал. Если парни и отрядят гонца в посёлок и раздавят на десятерых трёхлитровую банку сухого - на это я ещё закрывал глаза. А трагедии в веронском стиле мне не были нужны. Одну парочку я безжалостно отправил. Пусть родители за них переживают и снижают им брачный возраст.Но девчонки и сами были, правда, пока недотрогами. Парни клюкнут немножко, вылезают в окошко, и норовят в окошко к девчонкам. Ну, так - позубоскалить. А оно закрыто. Открыта дверь на веранду. А там мы с воспитателем. Кто-нибудь из нас. Мы с ним договаривались, кто когда может уйти после отбоя. У него девушка была в соседнем лагере. А у меня в нашем. Когда было моё дежурство, она приходила. А на его дежурство приходила иногда его девчонка. А мы с моей шли на посиделки.
Всё было тип-топ. Вот жаль только, моя девчонка, которую я знал ещё по прошлому году, после второй смены уехала. Послали на языковую практику за границу. Как не уехать... Не всякому студенту-педику такое обламывается... Тем более студентке-педичке. Ещё выскочит там и не вернется... Но моя обещала, орошая мою грудь слезами.
А пока что делать, я не знал. Всех девчонок-то уже давно расхватали. Осталась одна старшая воспитательница - пожилая матрона. Лет тридцати.Мы с воспитателем, таким же студентом, как и я, - только пединститута, - встречали третий заезд, ребята выходили из автобуса, он выкликал фамилии и ставил галочки в списке. А я смотрел, что за публика подобралась. Парни, конечно, - хулиганы, двоечники, курильщики и выпивохи по школьным сортирам. Я их видел насквозь. Сам был таким.
Девочки производили впечатление. Уже подкрашенные, подмазанные, юбчонки коротенькие. На каблучках. В лагерь-то пионерский! Смех! Форсят. Таких я тоже видал. Хулиганы к девчонкам только сунутся - получат отлуп по всем статьям. Да они особо и не сунутся. Из секса у них пока только матерщина и мастурбация.
Одна девочка спрыгнула с подножки автобуса с этюдником через плечо. Скромно одетая. Шортики, маечка, спортивные тапочки. В руке у неё была сумка, она попыталась повесить её на другое плечико, а этюдник чуть не уронила. Я подхватил. Она улыбнулась: спасибо... Стрекоза четырнадцатилетняя. Но уже что-то начало появляться. Худенькая больно... Надо будет её подкормить, вспомнил я выражение моей мамы. Мама всех подкармливала, кто только ей попадался.
Я держал этюдник. Повесил его себе на плечо. - Я - твой вожатый, - сказал я. И представился по имени-отчеству. - Как твоя фамилия? - спросил у неё. Она сказала, немного испуганно посмотрев на меня. - Эй, отметь! - крикнул я воспитателю, повторив её фамилию. А как зовут, не спросил... По списку посмотрюМы всех построили и повели в свой корпус. Этюдник девочки всё висел на моём плече. - Ты чего? - удивлённо спросил у меня воспитатель, подходя со списком. - В художники записался? - А если бы у меня рояль висел на плече, ты бы решил, что я - Эмиль Гилельс?
Ребята размещались в палатах, а мы с воспитателем ещё раз просматривали список у меня в комнате. Этюдник я поставил в углу комнаты и забыл про него.
Девочка заглянула в комнату и сказала: можно мне мой этюдник? Я посмотрел на неё, потом поискал глазами этюдник. - Вот он! - Хотя... - она замялась. - Пусть он лучше будет у вас, если можно. Мне его и положить негде. Тумбочка только, да и та на двоих. - Я сказал: конечно. Заходи и бери, когда нужен. Дверь всегда открыта. Даже когда меня нет. Девочка сказала: спасибо! - И улыбнулась. Пигалица, конечно. Но воспитатель подозрительно посмотрел на меня и на неё, сдвинув очки. - Не смотри, глаза лопнут, - сказал я. -- Коллега ничего не сказал.
Когда все разместились, мы повели их на пляж . Жарко было. Ребята с утра в дороге. Да и мы в хлопотах. Я смотрел на девочку. Да, вообще-то уже начала оформляться. Воспитатель поймал мой взгляд и ухмыльнулся, скотина. А сам тоже на девчонок таращился. Чего уж там, большие уже. Мини-бикини.
После обеда мы всех уложили на тихий час, а сами достали из холодильника холодного местного белого. У воспитателя был старенький москвич, в пересменок он мотнулся домой, привёз маленький холодильничек. Девушку свою проветрил. Впрочем, нам и здесь никто ничего не запрещал. Я вот только остался без девушки. На всю смену. Как минимум. Воспитатель посочувствовал и, слегка, видно, окосев от жары и вина, подмигнул, мотнув головой в сторону палаты девочек. - Ты рехнулся! - сказал я. - Не зарекайся! - сказал он. - Видел, какие у них мини-бикини? Парни, наверное, уже с ума посходили...
Но у той девочки купальник был скромный. Цельный. Закрытый.
После отбоя сваливать была очередь воспитателя. Я уселся на веранде и смотрел на закат. Закаты здесь были красивые...
Я услышал сзади голос: можно мне мой этюдник?.. Я обернулся: отбой! - Девочка испуганно посмотрела на меня, повернулась и пошла в палату.
Мне стало жалко её. Нечуткая я, нехудожественная натура. Вон какая красота!.. Солнце гасло за горизонтом... Умей я рисовать... Но я и под дулом пистолета ничего не изображу.
Пистолеты, пулемёты... Ты бы ещё танк свой вспомнил, на котором в армии ездил, - ругал я себя. Это тебе девочка!.. Хрупкая... Художница... Я представил девочку на танке. Зелёном. Девочка на танке - зеленый период Пикассо. Девочка на шаре, кажется, была в голубом периоде.
Я пошёл к себе в комнату и взял её этюдник. Я не знал, удобно ли это, но я его открыл. Там были тюбики с красками, баночки с растворителями, кисточки, палитра. И два незаконченных этюда. А девочка-то действительно талантливая, похоже...
Я закрыл этюдник и бережно поставил у своего стола. Эх, солдафон! Солдафон и есть!
Утром, после завтрака, я подошёл к ней и сказал: извини. - За что? - удивилась она. - Ну... - замялся я. Она улыбнулась: ничего.
Перед отбоем я окликнул её из своей комнаты, когда она пробегала мимо из умывальника. Она заглянула. Я показал ей глазами на её этюдник. - Если хочешь... Закаты здесь действительно красивые. - Она утёрла личико казённым вафельным полотенечком.
Я сидел на веранде, а её этюдник лежал на парапете. Она подошла и взяла его. - Я пойду вон к тому дереву, - сказала она. Там лучше видно. Здесь оно пейзаж загораживает. Я кивнул.
Она вернулась, когда совсем стемнело. Я всё это время смотрел на худенькую фигурку, которая сидела на раскладном стульчике за мольбертом.
Она показала мне этюд. Я подумал, что Утрилло помер бы от зависти. Если бы был ещё жив.
Сидя рядом со мной на веранде, она сказала, что её никто никогда не учил рисовать. Как-то всё всегда само собой получалось. С детства. Её все хотят отдать в художественную школу - родители, учителя. Она даже походила туда немного, но ей было скучно. Как хочется - всё получается... А когда надо, как надо - ничего не получается...
Я подумал, что Морис Утрилло тоже никогда не учился живописи. А Джордж Гершвин - музыке... А Дмитрий Менделеев - химии... (Что, впрочем, не помешало ему защитить в Петербургском университете докторскую диссертацию на великую тему "О соединении спирта с водой"). Как не учился никогда специально военному искусству генералиссимус и генерал-фельдмаршал всех мыслимых войск Александр Васильевич Суворов...
Я косился на девчонку, которая сидела рядом и думал: ведь вот же рождаются такие... Раз в три века, наверное... Со времен Позднего Ренессанса не рождались точно... Во всяком случае, мне не известны.
Я разрешил ей работать в тихий час. Воспитатель ухмылялся, подлец.
В воскресенье мы поехали на экскурсию в танковую дивизию, стоявшую неподалёку. Такая была традиция. Танкисты считались нашими шефами. В том году каждая смена побывала и в этом две предыдущих тоже. Меня там уже знали как бывшего механика-водителя, а потом командира танка, и доверяли водить экскурсии. Самим-то им не больно хотелось париться в парке в выходной. В один старенький Т-62 пионерам даже разрешалось залезать, а я рассказывал, кто что в экипаже делает. Восхищенно интересовались в основном пацаны, но девочка-художница тоже забралась на место механика-водителя и внимательно выслушала мой инструктаж, как управлять танком, положив тонкие кисти рук художницы на огромные железные рычаги, а маленькие ступни в босоножках поставив на здоровенные педали, отполированные до стального блеска солдатскими сапогами.
Пока я вёл экскурсию дальше, она разложила этюдник под деревом и хотела порисовать, но приглядывавший за нами из будки прапор подошёл и запретил. Заслуженный металлолом, по которому карабкались пионеры, был тоже, оказывается, военной тайной. Это всех впечатлило. После традиционной каши из настоящей полевой кухни с дымящейся трубой, мы вернулись в лагерь, и все делились впечатлениями до самого отбоя. Художница сидела до темноты со своим этюдником под любимым деревом на берегу. Но закрывала его, когда кто-то подходил посмотреть, что она рисует. Обычно она этого не делала.
В следующее воскресенье был родительский день. Мы с утра всех раздали, воспитатель подался к своей даме сердца, а мне идти было некуда. Я достал холодненького из нашего холодильничка и уселся на веранде. И увидел фигурку у дерева перед этюдником.
Я подошёл. - А к тебе никто не приехал? - Я не всех раздавал. Половину раздал воспитатель. Она повернулась, улыбнулась и пожала худенькими плечами. - Да никто и не должен был. Родители за границей. Здесь у меня только бабушка. Она старенькая...
Я пошёл в комнату воспитателя, достал из его стола ключи от его драндулета, и мы поехали с девочкой на пленэр. Я знал одно место, недалеко. По дороге заехали в сельпо - я как раз получил аванс - накупили ей угощений. Надо же её подкормить.
Она писала этюд, а я валялся на траве на крутом берегу, пил местное и смотрел на неё. Потом мы спустились вниз и купались на безлюдном пляже. - Что ж ты не сказал, чтобы я купальник взяла? Не смотри!.. Отвернись!.. Иди вон туда!..
Подумаешь... Было б на что смотреть...
Приехали мы к сумеркам. Воспитатель взбеленился: где тебя носит? И где моя машина? - Я бросил его ключи на стол. - Если это машина, то я - китайский император.
С неделю, пока в тихий час девочка писала пейзажи, я возился с драндулетом воспитателя. В следующую субботу я мотнулся к девочке домой и привёз её бабушку. Позвонили ей, конечно, накануне. Ах, ох, сынок, не чаяла... - я грузил бабку с её корзинками. - Пирогов-то еле успела напечь... Покушай вота, стало быть... Горячие ещё... С грибами, однако...
Бабушка у нас осталась ночевать. В комнатке воспитателя. Тот всё равно опять слинял к своей даме. В воскресенье мы бабушку на пляж повели. Купальник ей в сельпо купили. Ах, ох!.. Уж, поди, сто лет!..
Повели накормить в столовку. А она взяла свою тарелку и заковыляла на кухню на толстеньких коротких ножках. Это кто ж так кашу варит? Это какая ещё такая Технология? Ну-ка, позовите её сюда! Ужо я её научу кашу-то варить! Технологию вашу!
Еле-еле утащили вечером из кухни. Она с поварихами подружилась и они испекли вместе огромный пирог. На завтрашний завтрак пионерам. Нам с её внучкой досталось по горячему куску. Мы повезли бабку домой. Девочку со мной отпустили. На прощанье бабушка шепнула мне: ты уж там пригляди, сынок!.. И перекрестила меня.
Воспитатель мой теперь вообще никогда не ночевал. Да мне всё равно деваться было некуда. Мы с девочкой после отбоя сидели на веранде. Она писала ночные пейзажи.
Странно - вид был вроде один, а пейзажи у неё получались разные...
Меня как-то вызвал начальник лагеря. Ты это... Ты того... Директор был молодой парень. Выпускник-педик. Что ты блеешь? - оборвал его я. - Кого - того?Сигнализируют? Плюнь им в лицо! Они мне родственники. Дальние. Бабку видал? А родители за границей. Он сглотнул слюну и кивнул. Инцидент был исперчен.
Как-то я задремал в кресле на веранде, когда она писала пейзаж ночью. Воспитатель взял выходной и куда-то провалил на своём драндулете. Мной починенном. День у меня выдался тяжёлый. Проснулся я всё-таки с рассветом, заглянул к парням и девочкам. Моя дальняя родственница спала в своей постельке. Я пошёл досыпать в свою комнату. На столе стоял этюдик. Лунная дорожка на воде, тоненькая девичья фигурка...Я спрятал этюдик подальше.
Однажды ночью она отложила кисти и сказала: пойдём купаться...
Смена кончилась... Все сели в автобусы и уехали. Мы с воспитателем, отчитавшись, сели в его драндулет и уехали тоже.
End of story...
Комендантша в моей общаге сказала: тебе записка. Там было одно слово: позвони.
Я позвонил. Приезжай. Бабка пощупала меня и сказала: исхудал, однако, совсем. Надо тебя подкормить...
Девушка покраснела: мы с бабушкой позвонили родителям. Рассказали про тебя. Мне одной с бабушкой трудновато. А ей со мной... Родители сказали, что ты можешь жить у нас... Если хочешь... - Малышка готова была расплакаться.
Моя любимая её работа - "Девочка на танке". Мелко плавал Пикассо со своей "Девочкой на шаре".
Комментариев 0