Алексей КОНДРАТЬЕВ

      Есть такая легендарная одесская песня — «На Дерибасовской открылася пивная».

На мелодию аргентинского танго. Все, конечно, ее слышали. Есть разные варианты ее

текстов. Я помню тот, который знал, когда сам жил и служил в Одессе. И ходил в ту

самую знаменитую пивную на Дерибасовской. Она называется «Гамбринус». В честь

фламандского короля, которому приписывают изобретение пива.

У этой пивной славная история. Говорят, раньше она была таверной в порту, и там играл на скрипке никто иной, как сам Яша Хейфец. Он там подрабатывал — нищий консерваторский студент... Яша давно знаменит по всему миру. А в Одессе про него до сих пор анекдот рассказывают.

— В цирке эквилибрист строит пирамиду — ставит на арене стол, на него стул, на него другой— вверх ножками, на него еще один... Влезает, балансирует, становится на голову и играет на скрипке.

Одессит поворачивается к жене и говорит: «Чтоб он бы Яша Хейфец — так нет!..»

***

Я очень люблю Одессу. Оперный театр — откуда я не вылезал, Французский бульвар, где гулял с девушками (спозвольте причепиться!), памятник Пушкину (с таким шнобелем, будто он сам побочный сын мадам Алёшкер,тети Песи), памятник Дюку (Дюкерману, как ласково называют герцога Ришелье, своего первого губернатора, одесситы), Графская Лестница (ровно 192 ступеньки, сам считал, и не один раз), морвокзал и порт, Привоз, Новый Рынок, Молдаванка, Пересыпь (вы знаете, что это железнодорожный мост?). Лузановка, Куяльник, Хаджибей... Большой Фонтан... Советской Армии, по которойходит трамвай до вокзала...

— Скажите, этот трамвай идет до вокзала?

— Да. Но сейчас он идет в другую сторону. Вы хоть сядьте туда лицом...

Национальность —одессит, социальное\происхождение —одессит, образование— одессит, профессия — одессит, род занятий — одессит...А одесские средства массовой информации! Голос Привоза, Правда Нового Рынка...

— Где костюмчик отхватил?

— Да... В Париже.

— А далеко это от Одессы?

— Да верст тыщи три будет...

— Смотри, какая глушь — а шьют неплохо!

Сколько можно рассказать про Одессу...Никакой заграницы не надо. У нас дома есть все. И гораздо больше. Одна Одесса имеет многих таких вещей, каких не имеют другие города. Я знаю одесситов, которые много лет прожили за границей,а потом вернулись в Одессу. Я бы и сам туда хоть пешком ушел. Будь на то моя воля... И поселился бы на 16-й станции Большого Фонтана. Там жила моя любимая девушка... Софочка Цубербиллер. С тех пор в графе анкеты «Девичья фамилия» я всегда честно пишу: Цубербиллер.

***

Она действительно была девушкой. До знакомства поздним вечером на Греческой площади с сержантом морской пехоты, возвращавшимся из увольнения. Софу хотели ограбить. Думаю, пожалели, что родились на свет. Я проводил девушку домой и загремел на губу за опоздание из увольнения. Потом ее мама , мадам Циля, готовя форшмак, говорила мне с характерным одесским акцентом:

— Алеша, выгляни в окно, посмотри —или погода на улице хорошая?

А я, когда приходил, стучал в дверь (которая, впрочем, всегда была открыта) и вежливо спрашивал:

— Разрешите вломиться?

А старый Шмойл Цубербиллер, отец Софки, уважаемый человек — на весь Большой Фонтан известный портной, —который всем шил костюмы элегантней, чем у лорда — доставал бутылку самогона, купленного на Привозе, и ворчал:

— И это солдат! Я интересуюсь узнать— кто тебе не позволяет ворваться и забрать в плен нашу Софку! Я интересуюсь узнать — это солдат или кто?! — и наливал нам по стопке под шкар (греческое рыбное блюдо), который нам подавала тетя Циля, которой я целовал пухлую руку, пропахшую рыбой, луком и чесноком. Я вам не скажу за всю Одессу. Вся Одесса очень велика.Но в этой семье я был официальное лицо. И все соседи меня уважали, когда я приходил в черной форме с блестящими знаками отличия — военный специалист 1-го класса, отличник Советкой Армии, воин спортсмен...С золотыми буквами «Ф» на погонах, тельняшке, которая была видна между отворотами куртки, заправленной под ремень с надраенной пряжкой, черном берете с золотой кокардой и красным флажком сбоку и надраенных до зеркального блеска морпеховских полусапогах...

***

Это ж надо знать, что такое одесский двор. Там же живут вместе поколениями. И секретов никаких никогда не было... И нет. И не надо. А одесский юмор... Грустный...

— Вы будете сме-яться, но тетя Хая таки померла... Я ж говорил — вы будете смеяться...

А переживают друг за друга...

— Мадам Цудечкис, вашу Двойрочку вчера молодой человек провожал!.. Так этот уже будет получше других!

***

Меня все любили. И я их тоже. Но я ушел на подводной лодке, и даже не успел попрощаться, а Софа прождала год, решила, что дело швах, и вышла за одного маримана. И ушла с ним на судне буфетчицей.

Папаша Шмойл и мамаша Циля плакали, когда я вернулся. Все соседи пришли поздороваться... И по-сочувствовать... И выпить с нами самогону...Молдавской цуйки...Украинской горилки домашней... Соседки— украинки, русские, гречанки, еврейки, молдаванки, гагаузки — принесли, кто что настряпал... Это был грустный праздник. Но настоящий одесский... На весь двор...

Много стран и городов я с тех пор объездил... Да так, в сущности, и остался одесситом... 

На Дерибасовской открылася пивная

 Показать / Скрыть текст

О человеке, которому не везло

Один из рассказов о создателях миров. В этот раз они создают зиму. Какой она должна быть - настоящая зима?

Также можете прочитать и другие истории про Создателей миров

Он страдал от одиночества

ИГРА В ЭРОТИКУ ( Эротомания)

Мы сидим на полу.

Утро просовывает розовый пальчик в алые губы штор и тихонечко гладит их, приоткрывая, трогая коралловую белизну занавесок.

Полумрак наполняется алым – это имя твоё.

Аленькая – на закате и на рассвете.

Днём же, не знаю. Невидима на свету.

Скорее из Булгакова – «сирийская, кавалерийская ала» там, где “на кровавом подбое...”

Наклоняюсь к уху твоему и змейку чёрных волос отвожу за шею, отдёргивая кисть, когда кровавый язычок силится слизать с запястья утро.

Твои волосы – смерть моя!

Я наклоняюсь губами, и дыхание смешивается со звуком.

В раковине уха звучит Бах.

Мы слушаем Баха, ты изо рта, я из уха, Баха играет Рихтер.

Мы сидим на рояле, вернее внутри него. Так вот, как становятся роялистами! У каждого пола – свой пол, у каждого жара – свой пыл...

Я играю тебя.

А ты?

Дышишь или не дышишь?

Слышишь или не слышишь?

Что ты делаешь там – в хорале, под прозрачным куполом прелюда, перед толпой изумлённых людей?

Чувствуешь, как гудит орган тела? Хорошо ли темперированный клавир?

Я думал – ты школьница.

Так шло тебе платье ученическое, так украшал тебя белый фартук – не хотелось взрослеть! Разве были такие ноги у девушек, когда я учился?

Не замечал?.. Женщины были в возрасте и влекли изнутри, скрытой под платьем бездной. Бездной инобытия. И я втягивался через чёрные дыры зрачков в игольные кратеры глаз, чтобы уже там, в глубине, окостенеть и родиться другим человеком.

Чрево, лоно, ложесна – втягивающие, рождающие...

“Ты заметил, какие у неё формы?”

“Нет, я был в её глазах!”

Говорят, мужчины делятся на фигуристов и лицеистов. Не знаю, не знаю...

Теперь и я различаю отдельные части... может быть, возраст? Или меньше лиц-плах и взглядов, отворяющих кровь.

Недавно в метро углядел старшеклассников – двух девочек и двух подростков. Куда и зачем они едут?! Мальчики развязно облокотились на дверное – “Не прислоняться!”. Девочки потуплено (всем своим видом – мы не из их компании!) стояли поодаль и держались за поручни.

На них были твои школьные платья, из-под которых смотрели ноги.

Несколько раз, проверяя себя, поднимал глаза вверх, но там, где начинались головы – не было ничего! Лица были стёрты! Всё что они бы могли выражать, заключалось и заканчивалось в вызове ног потрясающей высоты и стройности.

Эти глаза ног!.. Где-то на уровне коленных чашечек и бедер, прикрываемые веками платья, зовущие... Они говорят такие вещи, что поневоле начинаешь ёрзать, и приподнимаешься над повседневностью.

О чём же я говорю?..

Ты же слушаешь орган.

Нет, хорошо темперированный клавир.

Мы оказались впервые одни в пустой квартире.

Я любил тебя, и не знал, как к тебе подступиться, так ты была хрупка – раковина моря в горле шторма. Я целовал тебя губами и взглядом, но ты не читала “Лолиту”, ты была ученицей.

Только бы поглядеть, что случиться, если на тебе ничего не останется, и ты предстанешь сама собою! Венерой – в раковине утра, Афродитой – в музыке пены.

Непременно под платьем спрятана тайна.

Нет, я ни о чём не думал, мне ничего не казалось, просто руки теребили твою одежду, как пальцы монаха в молитве перебирают чётки, постепенно приходя в исступление Богооткровением оттого, что когда чёрное приоткрывалось – под ним светилось.

Сон наяву, явь во сне, ты – отворённая Библия. Не шелохнёшься, не вздрогнешь. И я заворожённый Священным Писанием хочу одного – открыть “Заратустру”, и прочитать тебе, как закатилось солнце.

“Разве ты не видишь, что у меня женское тело?”

Я молюсь, я не понимаю...

“Ты не понимаешь, я же женщина, иди ко мне!”

Боже, о чём это?! Голос божества изнутри плоти…

Ты же слушаешь орган?

Хорошо ли темперирован клавир?

“Ты любишь Рихтера?”

“Я люблю Баха, Ба-ха!!!”

“У меня в знакомых только одна девочка – учительница русского языка, и это так некрасиво! С ней скоро перестанут здороваться.”

Ты не читала “Лолиту”, зачем тебе читать!

Ты думала, что “это” – процесс, почти технология, и в этом весь смысл. А то, что рассказывают другие – это престиж. Твой друг научил тебя, что это интересно и надо попробовать. Нет, он не учил тебя ничему, ты сама прекрасно училась, и была, ох, как любопытна!

“Ты любишь Баха?”

“Люблю Ба-ха, о-чень!”

“А у Баха было много детей, и все они сочиняли музыку...”

“Музыку для органа?”

“Нет, скорее, для души. Так много детей, так много музыки, Баха даже забыли на время, или помнили, как отца, у которого было много детей пишущих музыку, Бах был отец музыки, Бах был очень плодовитым ... композитором. ”

Мы, не одеваясь, пошли на кухню попить молока и перекусить. В окне дома напротив старик со старухой сидели по обе стороны подоконника. Опустив на руки головы и почти пригорюнившись, как на картинах старых немецких мастеров, ненасытно следили за нашим окном. И тут мы сообразили, что не гасили света и не закрывали штор.

“Вчера на лекции по математике соседка просунула пальчик в сапог и гладила так нежно, что я не могла отличить алгебру от геометрии, а потом также ласкала шею... Ничего нет нежнее женской руки!”

“Кажется, Рихтер гомосексуалист.”

“А это важно, чтобы так играть Баха?”

Иногда мне кажется, что от любви к тебе я сливаюсь с тобой.

Когда мы выходим, нас принимают за брата и сестру, или за близнецов.

Но для тебя я настройщик, раскрывающий мир неведомого звучания, натягивающий струны и продувающий трубы. Ты приходишь ко мне, как в планетарий, и звёзды жгуче сгорают над нами – Аленькие!

Забывшись, я восхищаюсь тобой, великий мастер – творением своих рук. Но это же чудо, я орудие Бога! А скрипка обречена жить после меня в чужих ладонях, вызывая содрогание тел и сердец совсем не знакомых людей.

Ты несвоевременна и Превечна, но внутри рояля, мы – роялисты, сохраняем органическое единство при полном дрожании струн.

Переворачиваю пластинку, обнимаю тебя со спины, я ещё никогда не был так полон прикосновением, но ты, уходя, исчезаешь, как будто из звука вынули душу, и я ревную тебя по кабакам и барам – какая нечистоплотность после Баха!

Что-то лежит между нами, хрустя целлофаном и шелестя фольгой.

Мне так хорошо, но ты всегда немножко отвлечена, всегда чуть-чуть в хорале.

От Баха сходят с ума, особенно от фуг.

Кружение и отражение, кружение и отражение... человек расслаивается, начинает мерцать, сдирает кожу и… – не находит её, вырывает сердце... – и обнаруживает душу.

А в постели – то ты есть, то тебя нет, и я, погружаясь в тебя, ревную к небытию.

Мы с тобой мимолётны!

В людной комнате мы прозрачны.

Сидим и читаем книгу, вернее рассматриваем альбом «Босх и Брейгель», и я перекладываю страницы твоими кружевными трусиками.

Ты поставила зеркало, чтобы наблюдать солнечное затмение, удивлялась и радовалась. Кто же дал прочитать тебе Набокова, моя школьница, моя ученица.

Я вхожу в тебя – лоно, дающее жизнь, и у самого края рождения обнаруживаю стекло, явь подёрнута коркою люда, и мы дышим друг другу в прозрачные рты, чтобы, когда лёд растает, сплестись языками в коралловых рифах. И я с волны на волну буду шептать тебе: “У Баха было много детей, а Рихтер гомосексуалист, эти дети у Баха от Рихтера. Потому, так прекрасно утро в раковине уха, что Бах это древнее море, а Рихтер это рифы и волны. Хорошо ли темперирован клавир? ”

1993г.

*****

Я вхожу в тебя – ты мой храм!

Прорываюсь сквозь нимб бессонный,

Мы восшедшие, не к богам,

Из кессонов души в кессоны.

Ниши пусты... Иконы свет

Свет кладет на твои ресницы...

Ты обратна, как тяга лет,

Где уже перспективы нет,

Только лодка да тень возницы.

Нам распятие не дано,

Нам распятие не одно

На двоих, и тало,

Я вошедший к тебе давно,

Я склоняюсь к губам портала.

Я вхожу в тебя, ты мой храм,

Храм пустынный в пустынном храме...

И Христос сквозь алтарный хлам,

Что струится от стекол к углам,

Жарко пьет полумрак и пламя.

22 января 1987

© ЕСИ

О любви

В Мой Мир Отправьте ссылку на эту публикацию своим друзьям в mail.ru посредством этой кнопки.(Нажмите и дождитесь когда откроется окно ссылки. Текст во всех полях ссылки можно редактировать)

От редактора: Автор сего труда не представился. Вернее представился ссылкой на свой сайт, где он представляется как Пихто Твердятич. Что ж, думаю такая форма знакомства тоже имеет право на существование. Поэтому, в данном случае, ссылку оставляю. Но не гарантирую грядущим авторам, что буду поступать так всегда. Хотя если качество материала будет сравнимым-возможно.

 Мне действительно интересно – есть ли Бог на самом деле?

Потому, что если он есть, я бы хотел с ним встретиться. Задать ему пару насущных вопросов.

Например, я бы спросил, как у него дела.

Он бы отмахнулся и ничего не ответил. А я бы тогда подумал, что тяжело ему приходится с нами – людьми, вечно мы всем недовольны. Столько всего для нас сделано, а никто не ценит, все только жалуются. Нет, чтобы взять да и самим сделать. Чего казалось бы тут сложного…

Или я бы спросил – какие у него планы на будущее?

А он бы ответил:

 Показать / Скрыть текст

Где живёт Бог?

А вы не замечали, что всему человечеству сделали радикальную коммисуротомию? Это такая операция по разделению левого и правого полушария.
Напоминает ситуацию на пикнике загородом, когда отсутствуют удобства, а нужда остаётся, и тогда следует спасительная команда: – девочки налево, мальчики направо! Это я к тому, что мучительная борьба, между верой и познанием, для большинства людей вовлеченных в процесс этого познания уже завершилась. То есть, вера осталась в одном полушарии, а познание в другом. Или, в крайнем случае, человек так и живёт с одним полушарием и чувствует себя – великолепно!
В юности мне довелось написать поэму. Сюжет её был прост и банален – у человека пропала половина головы! Этот бедняга мотался по Москве в своих мучительных поисках, которая ему представлялась сплошной декорацией из греческой трагедии. Когда он попадал в метро, существовавшее, как некое святилище, посвящённое богам подземного мира, и торопился по эскалатору, то навстречу ему с другой стороны величественно двигался античный хор, обычно напутствующий рефреном:
– «Ищи головы своей половину!»
У меня ещё тогда совершенно не было ни читателей, ни слушателей, поэзия этого опуса мне казалась слабой, и я не хотел давать лишний повод считать себя сумасшедшим, поэтому его потерял. Но чем дальше, тем больше убеждаюсь в актуальности поставленной производственной проблемы.
Видимо, всё это сочинение было невротической реакцией, на шизофреническое раздвоение советского общества. Только граница между правдой и ложью была несколько смещена.
На протяжении всей моей жизни, коли уж доводилось читать труд какого-нибудь человека, размышляющего на религиозные темы, всегда поражало одно и тоже – религиозные сомнения. При всей глубине моей натуры и при всей её трепетности, этого достижения человечества я был лишён абсолютно!
В школе меня убеждали, что Бога нет, и я в это верил! Но перед тем, как пойти в школу я пообщался с умершим дедушкой, и жизнь после смерти стала для меня первореальностью. Долгое время я не соотносил школьной идеологии и собственного знания, пока не узнал, что в образовательных учреждениях, пусть и не слишком вдохновенно, но беззаветно лгут.
После чего вопрос о существовании Бога опять не возник. Я просто стал его различать, как личность, среди того потустороннего хора, с которым постоянно разговаривал.
Величайшее достижение человеческого разума – релятивистская теория очень странным образом адаптировалась на уровне масскультуры и идеологии? Нам всё время пытаются доказать, что нет ничего более релятивного, чем нравственность. Это какое-то всеобщее торжество анабаптизма. Я не говорю уже о тоталитарных государствах, и сектах, которые просто берут человеческую совесть в безвременную аренду, чему они, надо сказать, научились у церкви вполне традиционной. Но даже культура, существующая более-менее свободно, выбрала это достижение, как наиболее эффектный приём увлекательного жанра.
Мечта коммунистических мыслителей всех времён и народов – «Антидекалог», сбывается противоположенным их разумению способом. Нравственность исчезает под неимоверным давлением денег. И скоро даже на моей Родине вырастет уже несколько поколений, которых пытаются воспитать в этой незатейливой философской системе.
На самом деле, ничего более надежного и твёрдого, как человеческая преданность и верность в природе нет! Только штука эта редкая и драгоценная. Оттого-то авторам бесчисленных бестселлеров она и не попадалась на глаза. Они даже не заметили оглушительной самоотверженности родителей, когда никто и ничто!.. не способно исказить человеческий образ выращенного ребёнка.

Раньше, не помню уже когда, всё было довольно просто – мир ограничивался горизонтом взгляда. Поэтому церковь боролась